Искусство смирения / Горы мира. Памиро Алай /
Автор: Greg Child
Перевод: Максим Костров
Редакция Mountain.RU благодарит сотрудников журнала Climbing — Whitney Levine и Matt Samet’а (редактор) за помощь в получении этого материала.
|
Greg Child |
Любой приличный альпинист знает, что основной навык, необходимый для восхождений в горах – это искусство смирения. Я говорю о способности лезть, хватаясь зубами, ногтями за мох, траву и прочие «отбросы» альпийского ландшафта. Прокладывать свой путь по скале, похожей на поставленные друг на друга кухонные шкафчики, склеенные между собой жуками, птицами и дерьмом летучих мышей. Это дюльфера на скрипучих крючьях, торчащих из забитых грязью щелей, по стене, где никто не лазает, где камни рикошетят близ вас, взрываясь небольшими разноцветными всполохами. Смирение – это, значит свернуться клубком, как крыса, на ухабистом выступе, и дрожать всю ночь без спального мешка. Это о том, когда говорят — слишком горячо, слишком холодно, слишком голодный. Это жизнь в, похожей на тюремную камеру, палатке с устойчивым запахом: липких, вонючих, потных, зловонных тел, зловонного дыхания, и биологически опасного нижнего белья. Это еда, испорченная запахом бензина, которую вы пытаетесь съесть своими чмокающими опухшими губами. Это пробираться, утирая сопли, по колено в снегу, в проливной дождь, согнувшись под вызывающим грыжу грузом. Это пузыри на ногах, потрескавшиеся губы, и руки гоблина.
Хорошо, думаю, что теперь вы поняли, что я имею ввиду.
На 900 метровой стене Russian Tower, что расположена в горах Памиро-Алая (Киргизия), я выяснил, что у нас с Линн Хилл совершенно разные мотивы к восхождениям. Во-первых, моё лазание отличается от её, примерно так же, как драка в баре отличается от большого Балета. Несомненно, Линн может вальсировать на 8а, но полагать, что она мастер альпинизма, было бы ошибочно. И за один из навыков в своём «табеле успеваемости альпиниста» она получает B-. Я с грустью отмечу, что этот навык является основой, стержнем, ДНК любого высококлассного альпиниста. Этот навык — искусство смирения.
|
пик Слесова (4240м), м-т Perestroyka Crack 7b,1000м |
Похожий на пики в Патагонии, Russian Tower возвышается над рекой Кара-Су (Child перепутал – пик Слесова находится в ущелье Ак-Су. Кара-Су – соседнее ущелье), в скалистой области под названием Каравшин. От Ташкента, столицы Узбекистана, которая, как и Киргизстан, является экссоветской республикой, порожденной крахом коммунизма, сюда можно добраться на вертолёте за 1 час 15 минут.
Когда в августе 1995 года Линн и я отправились в 1:30 ночи на Russian Tower, у нас за плечами уже был маршрут на одну из стен района — пик 3850 (Ортотюбек), восхождение на который у нас заняло три дня. На пике 3850, Линн радовало свободное лазание, но она не была в восторге от сопутствующих вещей – таких, как: бивуак в заполненном птичьим дерьмом гроте или на наклонной полке с ногами, упрятанными в хаулбэге, долгих дюльферов по камнеопасному кулуару, когда мы были похожи на биты в кегельбане…
«Это всегда так?» — спросила она.
«Ты привыкнешь к этому», — ответил я.
На сей раз, мы решили, что стремительно атакуем стену, и пройдём её без бивуака. После прохождения за день свободным лазанием маршрута The Nose в прошлом году, Линн чувствовала, что даже с таким партнёром, как я, сможет подняться за день на Russian Tower по маршруту Perestroika Crack. Ранее французские альпинисты уже проходили этот маршрут свободным лазанием (7b), но не за день. Имело место прохождение маршрута и за день (опять же французами), но не свободным лазанием. Французы назвали этот маршрут «Astroman of Kirghizistan». Линн была уверена, что мы можем пройти этот маршрут элегантно – за день, когда оба партёра лезут все участки свободным лазанием, без использования перил. Всё это казалось мне великолепным, но на всякий случай, я засунул один жумар в рюкзак.
В 4:00 утра мы поднимались по длинному, забитому скользкими камнями кулуару к началу маршрута Perestroika Crack. Несколькими днями ранее, я наблюдал здесь камнепад, когда солнце растопило лёд вверху кулуара.
Стоя под маршрутом, в темноте, мы связались и начали подъём. В своём рюкзаке мы несли: немного еды, воду, фонари, куртки от дождя и два спальных мешка (для ночёвки на вершине).
…
|
Lynn Hill |
После восхода солнца, пройдя ещё четыре участка, мы вылезли на большую полку, и встретили там фотографа Криса Нобла и Дэна Османа, которые ночевали здесь, чтобы фотографировать нас на следующей секции стены – внушительном диагональном разломе, рассекающем чистый диорит стены.
Линн и я двигались легко и свободно, преодолев шесть участков fist crack сложностью 6а/6b. Наши умы были безмятежны и полны блаженства от крепких скал, пока Линн не столкнулась с мозаикой острых как бритва отщепов. Продвижение замедлилось. Линн попробовала подняться по одной из трещин – спустилась, попробовала по другой, и вновь спустилась. Ясно, что какой-нибудь «Мастер Живья» полез бы влоб, но Линн не стала – она заложила длинный и сложный траверс под карнизом, повысив сложность участка на несколько категорий, вылезла за карниз и сделала станцию.
На следующем участке лидировать предстояло мне. Я вжимался в offwidth трещину, задыхался, стонал – и … всячески демонстрировал своё смирение. С верхней страховкой Линн прошла этот участок стремительно, в откидку. «Легче, чем предыдущий», — сообщила она мне.
К вечеру мы наконец достигли crux участка – наклонный внутренний угол с finger crack (7b/7b+). Линн быстро проскочила этот участок и приготовилась меня страховать. Я втиснул свои пальцы в щель и начал бороться. На полпути я заметил, что мы окружены янтарным светом заката. Куда ушло время?
На станции мы надели на каски фонари. Ни слова не говоря, Линн сняла с меня подвеску со снаряжением и ровно в 19:35 начала следующий pitch по крутой тонкой трещине. То, что бы с этого момента она лидировала все реально сложные участки – было негласным соглашением: для нас время было существенно, а она была быстрее, лазание становилось сложнее, и кроме того, ее тонкие, словно вязальные спицы пальцы лучше подходили для трещин 7b/7c. Кроме этого, мы экономили мою силу на недостойные её простые участки под вершиной.
Как только Линн долезла до конца этого участка, наступила кромешная темнота. Ночь была безлунной, и такой чёрной, будто кальмар выплеснул в наши глаза свои чернила.
На станции под светом фонаря мы изучали topo, грубый эскиз которого набросал французский друг Линн.
«Согласно этому документу, мы закончили 16 pitch. Ещё четыре, и можно идти пешком», — сказала она, оптимистично.
Я посмотрел вверх. Высоко-высоко неопределенный силуэт чёрной скалы маячил на фоне ещё более чёрного неба. Я мысленно триангулировал наше местонахождение на стене.
«Это — больше чем четыре участка. Мы будем на вершине не раньше восхода», — сказал я угрюмо, и глубокомысленно намекнул, что надо бы найти выступ для ночёвки.
«Ни в коем случае! Часа два — самое большее! Мы идём до вершины».
На следующем участке я потерялся в адской темноте, и мне пришлось сделать маятник, чтобы вернуться на маршрут. Линн проследовала за моим маятником лазанием. Лидируя на следующем участке, она взлетела вверх по hand crack, которая днём вызовет радостные визги, но в полночь чуть не заставила меня выблевать остатки завтрака. Внезапно, я потерял интерес к лазанию. Этика – это блажь и роскошь, думал я, и начал смиренно подниматься по верёвке на своём единственном жумаре. Когда я достиг выступа, где находилась Линн, я попробовал убедить её, что здесь хорошее место, чтобы остановиться и немного поспать, но она была неумолима. Когда она вручила мне подвеску со снарягой, я окончательно понял, что нет никакого способа, заставить эту девочку остановиться на ночлег.
Тридцатью метрами позже я мучился с закладками, пытаясь засунуть их в тонкую щель. Каждая новая закладка казалась мне настолько плохой, что я остановился и попытался найти щель получше. Но все поиски были тщетны. Вскоре у меня не осталось ни одного пригодного для страховки механизма, только моё бормотание, крики страхующей меня Линн и скользящая, то вверх, то вниз верёвка. Мои ноги дрожали под влиянием мыслей об огромном падении. Мой фонарь внезапно погас, я сделал ряд движений в слепую, и так или иначе, но закончил свой участок, нервно задыхаясь. Я включил фонарь и видел, как легко ко мне поднимается Линн.
Теперь мы спали на каждой станции, просыпаясь только тогда, когда, когда надо было энергичней выдать лидеру веревку, или когда холод пробирал до костей. Чтобы сэкономить время, я жумарил, когда лидировала Линн. Линн же всё еще лезла все участки лазанием, настроенная сделать первый непрерывный подъём на этот пик свободным лазанием.
В какой-то момент раздался взрыв, как будто опрокинули стену. Ночь осветили искры камнепада. Этот обвал очистил наши сонные головы.
Моё последнее лидирование было сногсшибательным. Я лез по offwidth углу, когда моя каска издала глухой звук, уткнувшись в потолок. Я посмотрел вверх, мой фонарь осветил широкую трещину в карнизе, с которого капала вода. «Что я такого сделал, чтобы заслужить карниз с трещиной offwidth в 2:00 часа ночи?».
Со стороны страхующего я услышал: «Только ты знаешь ответ на это».
Линн поднялась на вершину Russian Tower в 5:00. Когда я зажумарил к ней, то от холода говорил невнятно. С рассветом, свежий ветер поднимал облака из долины вверх.
«Думаю, что ты был прав — мы действительно достигли вершины только на рассвете», — сказала Линн.
Мы лезли 28 часов, из них 24 часа в скальных туфлях. Теперь Линн и я свернулись на плоской полке, в наших спальных пешках и спали три часа.
Мы проснулись в 10:00 и поковыляли в сторону спуска – сложной системе кулуаров и дюльферов. Наклонные плиты были покрыты гранитным щебнем. Мы спотыкались на каждом втором шаге. Я смог приспособиться к этому ритму, использую свою задницу в качестве третей ноги. Скользишь на ногах, затем падаешь на свой торец, затем снова скользишь, и вновь падаешь на задницу, оставляя за собой облако пыли – таким образом я довольно эффективно ускорился и далеко обошёл Линн, которая наблюдало моё передвижение с явным отвращением. Ей казалось, что я не контролирую своё движение, но фактически в данный момент я упивался своим навыком: … своим смирением.
Я пробовал объяснить ей, что равновесие и контроль, необходимые для прохождения 8b/8c, вредны ей, как будущему альпинисту. Она потратила слишком много времени добиваясь того, чтобы изящно преодолевать гравитацию, чтобы лазить по невероятно крутым скалам. С другой стороны, такие альпинисты, как я, учились использовать гравитацию, чтобы помочь себе передвигаться по такому виду рельефа, как сыпуха. Что выглядело с её точки зрения придурковатым, самопроизвольным движением в лавине камней, фактически является продуктом долгих тренировок.
Мы достигли небольшого водопада, каскадом, стекающего вниз по стене, и стали дюльферять вдоль него. Грязь и каменные блоки гремели сбоку от нас. Один из камней попал в верёвку и повредил оплётку.
«Я не была знакома с этой стороной альпинизма», — сказала Линн: «Это опасно».
«Ерунда. Ты привыкнешь к этому», — ответил я.
Спустившись на покрытые грязью плиты, я поскакал вниз, перепрыгивая ручьи, камни и участки старого снега, предоставив Линн медленно выбирать свой путь через хаос камней. Небо было ясным, и я смиренно бежал вниз, зная наверняка, что теперь ни один из камней с грохотом летящих со стены, не достанет меня. Я наслаждался редким чувством того, что наконец то хоть в чём-то я лучше, чем Линн Хилл.