Печаль Сагарматхи / Горы Мира. Гималаи /

Автор: Владимир Севриновский

Килиманджаро (путевые заметки)

Печаль Сагарматхи

Глава первая,
в которой я возношусь к обители Сагарматхи

“Вероятно, непальцы – лучшие пилоты из всех, кого я видел. Они способны без указаний диспетчера и при нулевой видимости лавировать между горами на развалюхах, недалеко ушедших от самолета братьев Райт. Их реакция молниеносна, а мастерство невероятно. Жаль только, что они нашли применение своим талантам не в военной авиации, а в гражданской”. Так думал я, судорожно перекатывая во рту конфету, чтобы успокоить желудок, пока самолет выполнял очередную фигуру высшего пилотажа. Наконец, мы вынырнули из тучи и вздохнули свободней. Пользуясь моментом, я запихал затычки поглубже в уши – моторы самолета ревели как издыхающий слон. Зеленые холмы центральной части Непала остались позади, и теперь мы летели над руслом извилистой реки кроваво-красного цвета. Сквозь открытую дверь кабины было видно, как о чем-то оживленно переговариваются пилоты, сзади, скорчившись в креслах, уныло улыбались двое остальных пассажиров – непальцы средних лет, а я сидел в самом начале салона, придавленный к иллюминатору здоровенным ящиком помидоров. По сути, наш самолет был грузовым – большинство кресел и проход между ними были плотно заставлены овощами, пивными банками, коробками консервов и прочими товарами, призванными скрасить туристам тяготы похода к высочайшей горе мира.
Порой под нами мелькали деревушки, расположенные на туристической тропе, соединяющей Джири и Луклу. Сейчас они переживали не лучшие времена – в последнее время все больше туристов предпочитают сокращенный вариант классического маршрута к Эвересту, минующего Джири. Причина этого традиционна – дорога фактически полностью контролируется маоистами. Не так давно они даже попытались захватить Луклу и взять под контроль аэропорт, но, к счастью, были отбиты.
Я улыбаюсь – вспоминается короткая поездка по аэропорту Катманду, во время которой мне довелось увидеть весьма странную картину: у взлетного поля стояли старые советские военные вертолеты с красными ШЕСТИКОНЕЧНЫМИ звездами на борту.
Холмы делаются все выше и вот, наконец, над облаками гордо встают великие горы. Двигатели печально стонут. С трудом втиснувшись в перевал между двумя высокими холмами, самолет заходит на посадку и приземляется в аэропорту Луклы. На взлетно-посадочную полосу тут же выбегают пассажиры обратного рейса, размахивающие билетами. В Непале (особенно после периодов нелетной погоды) нередки накладки, при которых для того, чтобы прорваться в самолет, надо иметь не только билет, но и определенную сноровку. Побежали посыльные, громко выкрикивая рейс – с такой роскошью как табло здесь явно незнакомы. Багаж оперативно выносится наружу. Не проходит и пяти минут, как самолетик разворачивается и отправляется в обратное путешествие.
Миновав несколько гидов и портеров, вяло предлагающих свои услуги, я выхожу в город, с любопытством осматривая местных жителей – легендарных шерпов.
Шерпы появились в Непале около 500 лет назад, пройдя по перевалам из Тибета. С высокогорных равнин своей родины они принесли многие традиции и, разумеется, буддийскую религию. Большинство шерпов проживают в регионе Хумбу, представляющем собой несколько относительно

приспособленных для обитания человека долин, затерянных среди величайших гор мира. Там нет ни автомобилей, ни дорог, пригодных для передвижения колесных транспортных средств. Шерпы малочисленны – во всем Непале с его двадцатимиллионным населением их около 20 тысяч. Загадочные темнолицые люди столетиями приучались к жизни в самых тяжелых условиях, постоянному изнурительному труду и суровой природе. Довольствуясь малым, они занимались торговлей и выращиванием овощей на скудной почве своего неприветливого региона, пока все не изменилось с началом эпохи Эвереста.
В 1852 году индийский исследователь Радханат Сихдар обнаружил, что Эверест (в то время известный европейцам под невзрачным названием Пик XV) является высочайшей вершиной планеты. С тех пор и по сей день эта гора притягивает тысячи альпинистов со всего мира. Первые легендарные попытки восхождения были сделаны со стороны Тибета – это страна открыла свои границы для иностранцев в 1921 году. Непал оставался закрытым еще 28 лет.
Альпинисты, штурмовавшие склоны Эвереста в то время, были отчаянными романтиками, читавшими в высотных лагерях друг другу вслух Гамлета и Короля Лира. На вопрос журналиста о том, что заставляет его восходить на Эверест, один из них – Джордж Ли Мэллори – незадолго до своей загадочной смерти у самой вершины Горы коротко ответил: “Because it is there” – “Потому, что это там”. Данная фраза до сих пор считается лучшим выражением сути альпинизма. Лишь 29 мая 1953 года люди сумели впервые ступить на вершину Эвереста. Первопроходцами были новозеландец Эдмунд Хиллари и шерпа Тенцинг Норгей.
Несмотря на свою романтичность, альпинисты первой эпохи восхождений на Эверест не были героями-одиночками. Впрочем, с уровнем снаряжения тех времен это было невозможно. Они брали с собой тонны багажа и целые армии шерпов, выплачивая им смешную по европейским меркам мелочь за тяжелую и смертельно опасную работу. Но эти гроши в десятки раз превышали средний доход в регионе Хумбу, поэтому шерпы отчаянно пытались получить работу в альпинистских экспедициях. Скопив деньги за несколько лет работы, они открывали свой бизнес и становились богатейшими людьми региона. Их не останавливало даже то, что подобный заработок противоречил религиозным принципам. Ведь для верующих Гора была Сагарматхой – богиней неба, покровительницей их народа. Многие шерпы считали и до сих пор считают, что помощь иностранцам в осквернении ее тела является тяжким грехом: вместо того, чтобы охранять свою богиню, шерпы предали ее, и теперь регион Хумбу проклят навеки. Этим объясняется и число жертв – ведь абсолютное большинство оставшихся на Эвересте навсегда – шерпы. Но время идет, и молодые обитатели Хумбу все меньше придерживаются старых религиозных догм и традиций. Древнюю одежду шерпов уже давно сменили поддельные флисовые штаны The North Face и футболки с изображениями звезд реслинга, а слово “Эверест” употребляется местными жителями гораздо чаще, чем священное “Сагарматха”.
Вторая эпоха восхождений на Эверест началась, когда альпинистское снаряжение при помощи новейших технологических прорывов позволило совершать достаточно мобильные восхождения по маршрутам, еще десятилетие назад считавшимся практически недоступными. Армии из сотен человек вспомогательного персонала ушли в прошлое. В моду вошли герои-одиночки, выбирающие сложные маршруты при минимуме амуниции. Кульминацией второй эпохи, вероятно, было одиночное бескислородное восхождение, совершенное великим Месснером. В то время многие шерпы не верили, что в принципе возможно взойти на вершину Эвереста без баллонов с кислородом. Ведь это не удавалось даже им! Что же тогда говорить о каких-то хлипких европейцах! Упорно ходили слухи, что восходители, подобно карточным шулерам, прятали емкости с кислородом в рукавах. Конечно, этот скептицизм давно развеялся, и десятки шерпов с тех пор многократно восходили на Эверест без кислорода.
Во время второй эпохи количество шерпов, занятых в экспедициях, существенно сократилось, что не могло не ударить по доходам жителей Хумбу. С другой стороны, стремительно росло число горных туристов, не имеющих ни желания, ни возможности взойти на вершину, но готовых платить за сервис и пищу. Это дало толчок к бурному развитию индустрии услуг. Доходы, полученные от участия в восхождениях, шли на строительство гостиниц и ресторанов, а жены и дочери шерпов вслед за

мужчинами учили английский язык, чтобы общаться с клиентами. Поначалу в поселках царила чудовищная антисанитария, а кишечные заболевания и по сей день считаются самым обычным делом. Тем не менее, поток туристов рос, росли и доходы.
Новые возможности для обогащения у шерпов появились с началом третьей эпохи восхождений. В 1985 г. на Эверест взошел техасец Дик Басс, став первым человеком, ступившим на высочайшие вершины всех семи континентов. Ему уже стукнуло 55 лет, он не был высококлассным альпинистом, зато имел толстый кошелек. Так было положено начало коммерческим восхождениям на Эверест. Ежегодно десятки людей, некоторые из которых раньше в глаза не видели кошки и ледоруб, платят большие деньги, чтобы покорить высочайшую вершину мира. Даже в горах они нуждаются в привычном для них уровне сервиса, так что каждая коммерческая экспедиция нанимает множество портеров, гидов и поваров из числа шерпов. За пару месяцев гид-шерпа, восходящий вместе с туристами, может заработать от полутора до двух с половиной тысяч долларов. Зарплата гида-европейца выше примерно в десять раз. При этом средняя зарплата в регионе составляет 160 долларов.

Тропинка от Луклы шла вниз, в долину. Было влажно. Облака нависали над зелеными холмами, покрытыми густым лесом и полями шерпов. То и дело по пути попадались небольшие буддистские ступы и стены мани, сложенные из каменных плит с надписью “Ом ма ни падме хум”. Иногда встречались огромные валуны, сверху донизу расписанные яркими белыми письменами, похожими на руны. После месяца непрерывных странствий шлось легко, и я уже не отставал от шерпов, несущих свои грузы в огромных корзинах. Снизу корзины были перехвачены шлеей — шерпы накидывают ее себе на лоб. Таким образом, она заменяет им лямки обычного рюкзака. В пути портеры опираются на короткую T-образную палку, которую в минуты отдыха устанавливают сзади, используя в качестве упора для корзины.
Несмотря на свою выносливость, иногда эти труженики попадают в настоящие передряги. Зачастую в этом виноваты сами туристы. Они дешево вербуют молодых ребят, не имеющих необходимой амуниции для высокогорных путешествий, а когда портер заболевает, просто бросают его на дороге или в отдаленной деревне, надеясь, что он сможет выжить и добраться до дома. Также нередки случаи, когда гиды, выступающие посредниками между портерами и богатыми туристами, бессовестно обворовывают своих соотечественников, так что тем не хватает денег даже на полноценную еду в пути.

Я проходил по густо заселенным территориям. Вокруг то и дело попадались гостиницы – от шикарных на вид отелей до страшненьких развалюх. Все они были практически пустыми, а некоторые и вовсе производили впечатление призраков – двери их были распахнуты, ветерок гулял по чисто прибранной столовой, пошевеливая белоснежные скатерти, но хозяев нигде поблизости не было. В крошечных магазинчиках продавали воду раз в восемь дороже, чем в Катманду, и я с печалью подумал, какие же цены ждут меня в более отдаленных районах. У полуразвалившихся лачуг играли дети. Некоторые из них уже научились просить милостыню.
После поселка Факдинг дорога начала подниматься вверх, петляя по обеим сторонам реки Дуд Коси. То и дело приходилось пользоваться уже знакомыми по Аннапурне подвесными мостиками. Всюду шумели прекрасные водопады, появляющиеся, словно из небытия, из густой пелены облаков. Наконец, в развилке реки открылся высокий крутой холм, на вершине которого находился Намче Базар – неофициальная столица региона.
К холму вел подвесной мост, на котором я повстречал японскую экспедицию, возвращавшуюся после успешного восхождения. Щуплые веселые альпинисты развлекались довольно оригинальным способом: подхватив одного из своих товарищей на середине моста, они держали его на руках за перилами и радостно раскачивали мостик, в то время как их добровольная (скорее всего) жертва вопила над пропастью, в глубине которой ярился пенный поток.
После долгого и утомительного подъема мне, наконец, открылись красные и синие крыши Намче Базара. На еле гнущихся ногах я подбежал к магазинчику у самой границы города, намереваясь купить воды, смочить пересохшее горло. Но, увы, продавщица заломила такую цену, словно бутылка была сделана из золота. Вздохнув, я поплелся дальше и метров через сто обнаружил ларек, в котором закупил все необходимое по ценам в два раза ниже, чем в Лукле. Услышав, что я добрался до Намче Базара всего за пять часов, хозяин ларька преисполнился уважением и даже сказал, что я вынослив, как шерпа. Признаюсь, в жизни не слышал ничего приятнее. Мы разговорились. Как выяснилось, большую часть времени он проводил в качестве гида, поручая наблюдать за магазином своим родственникам. От него я впервые услышал о Гокйо – чудесном месте на западе парка Сагарматха, где среди священных озер затеряна маленькая уютная деревушка. Поскольку она находится в стороне от основного маршрута, туристов там мало, зато вид на Эверест ничем не хуже того, который открывается со знаменитого Кала Паттара — Черного Камня. Если же турист достаточно вынослив, он может добраться от Гокйо до Черного Камня напрямую, через перевал Чо Ла. Тут я припомнил, что в туристических справочниках об этом перевале сказано, будто для его прохождения необходимы кошки, ледоруб и веревка, однако хозяин магазина лишь отмахнулся – дескать, баловство все это, сойдет и так. Напоследок он поведал мне, что хотя официально для восхождения на местные шеститысячники требуется разрешение стоимостью в несколько сот долларов, всегда можно договориться с местными жителями и взойти, скажем, на Островной пик всего лишь за пару тысяч рупий, то есть менее чем за тридцать зеленых бумажек.
Попрощавшись, я отправился в рекомендованную моим новым приятелем гостиницу. Улочки Намче Базара кипели бурной жизнью. Хитрые торговцы продавали все, что может понадобиться туристу. Псевдонемецкие кондитерские источали ароматы. Был даже интернет-салон, минута работы в котором стоила в несколько раз больше, нежели час – в Катманду. Неподалеку от прекрасного книжного магазина десяток рабочих разбивали скалу, примыкающую к дороге, чтобы освободить место для нового дома. Отколотые камни относили в специальную кучу – они тоже послужат для строительства.
Наконец, искомая гостиница была найдена, и я радостно разместился в своей комнате, представлявшей собой каморку шириной в полтора и длиной в два метра.

Глава вторая,
в которой происходит чисто английское путешествие

Гостиница была двухэтажной. На втором этаже располагались номера, на первом – кухня и две столовые — холодная и отапливаемая. В последней постояльцы собирались вечерами, когда в городе становилось по-настоящему зябко. Своды обеих столовых украшали многочисленные фотографии, на большинстве из которых был изображен хозяин гостиницы. Вот он сидит на корточках на вершине Эвереста вместе с другим шерпой. Он облачен в дорогой термокостюм, но очки бесстрашно сдвинуты на лоб, оставляя глаза беззащитными против солнечной радиации. Рядом – фотография с другого восхождения на Эверест. Там он стоит в веселой компании южнокорейских альпинистов. Успешное восхождение на высочайшую гору мира является для шерпов своеобразным пропуском в высшую лигу. После него им гораздо легче найти работу в экспедициях, и оплачиваться она будет несколько выше. По-видимому, герой фотографий, дважды поднявшийся на Эверест, имел значительный авторитет. Его даже приглашали работать в другие страны – напротив фотографий красовалась в парадной рамке почетная грамота. Текст на ней содержал благодарность от армии США за неоценимую помощь при восхождении на Денали (более известную за пределами Америки как МакКинли), а также за героизм, проявленный в чрезвычайной ситуации.
Сам герой-восходитель пребывал где-то в отдаленных странах, подрабатывая инструктором, а гостиницей управляли его жена и дочка. Точнее сказать, жена управляла дочкой, а та, в свою очередь, управляла гостиницей. Дочка оказалась веселым и взбалмошным созданием, постоянно хихикающим и распевающим веселые народные песни. Она стреляла глазами, словно из пулемета, и отчаянно флиртовала с постояльцами отеля, которых кроме меня было двое – Марк и Саймон.
Высокий рыжий Марк с благородным профилем римского патриция и его друг, сорокалетний лысоватый Саймон, были англичанами до мозга костей. При взгляде на них становилось понятно, что именно так когда-то выглядели их предки, колонизаторы Индии, несущие в бенгальские джунгли свое бремя белого человека. К моменту нашей встречи Саймон успел полгода поработать в Непале учителем английского языка – не за деньги, разумеется, а ради развлечения. Марк же, в свою очередь, тоже отдавал немало времени путешествиям по всему свету. При этом оба непостижимым образом сохраняли не только аристократические манеры, но и все привычки, свойственные старой доброй Англии. Так же, как и в Лондоне, они пили чай в пять часов вечера. Местной кухни для них практически не существовало. В то время как я под их неодобрительными взглядами уплетал ячий стейк, похожий на говяжий, но более рассыпчатый и немного вонючий, они методично прожевывали овсяные мюсли, смоченные молоком. Вскоре выяснилось, что они тоже направляются в загадочную деревню Гокйо, так что мы решили объединить усилия.
На следующее утро я, по выработанной за месяц странствий привычке, быстро встал и собрался. К моему удивлению, флегматичные англичане никуда не спешили. Вместо аперитива перед завтраком у них было часовое чтение книжек. Следующий час ушел на поглощение омлета за неспешной беседой. Наконец, после столь плотной трапезы просто необходимо было отдохнуть!
Из гостиницы мы вышли около полудня. Простились с дочкой хозяйки, не перестававшей весело щебетать, и медленно отправились наверх, сквозь кривые улочки города. Дорога петляла по холмам, проходя мимо самого высокого в мире аэропорта Сьянгбоче и знаменитого отель Everest View, построенного японцами. Сюда

собирались самые состоятельные туристы, чтобы отдохнуть в роскошных номерах стоимостью 135$ с видом на Эверест. От подобных ему заведений в остальном мире он отличался тем, что особо изнеженным постояльцам в качестве дополнительной услуги продавался кислород, дабы они чувствовали себя, как на уровне моря.
Поворот на Гокйо мы, разумеется, проскочили. В этом не было ничего удивительного – табличка с указателем оказалась хитро замаскированной в лесу над дорогой. Англичане так же неторопливо, часто останавливаясь и ведя занимательные общефилософские беседы, пошли обратно. Леса на склонах холмов укрывали путников приятной сенью, а один раз поприветствовать нас даже вышел мускусный олень. Когда после утомительного чередования подъемов и спусков мы, наконец, пришли к деревне Форце Дренгка, в которой планировали заночевать, уже начало смеркаться. Тут нас ждал неприятный сюрприз: с приближением сезона муссонов вся деревня вымерла. Уныло стояли запертые лоджии, чернели уродливые крестьянские дома. Начинал накрапывать дождь. Даже мои невозмутимые спутники примолкли, озираясь по сторонам.
К счастью, мимо проходил мальчишка из соседней деревни, в стороне от тропы на Гокйо. По его словам, рядом с его домом была работающая лоджия. Подумав, мы начали восхождение на небольшую гору, на вершине которой нас ожидали еда и ночлег. Оставив неторопливых англичан на попечение мальчика, я пошел вперед, сквозь лес цветущих рододендронов, и минут через двадцать уже радостно вбегал в закопченный домик, из трубы на крыше которого стелился густой дым. Не успел я захлопнуть дверь, как дождь хлынул в полную силу, и я с сочувствием подумал об англичанах, которым предстояло мокнуть под тропическим ливнем зябким высокогорным вечером.

В столовой было уютно. Просторное помещение освещалось аккумуляторными лампами. Весь день они заряжались от яркого непальского солнца, а вечером развешивались под потолком, так что гости могли даже читать при их неярком свете. С помощью этого нехитрого приема шерпы обеспечивают себя бесплатным электрическим освещением даже в самых труднодоступных районах Гималаев. По периметру комнаты располагались столы, длинные диванчики за ними были покрыты пестрыми старыми одеялами. В центре весело потрескивала печь, в которую хозяйка гостиницы щедро подбрасывала ячьи кизяки.
У печки оживленно общались четыре женщины: хозяйка гостиницы, ее дочь и две сестры-новозеландки. Они именно общались, а не разговаривали, поскольку шерпы практически не знали английского. Там, где мужчины вынуждены были бы сидеть в угрюмом молчании, женщин объединяло нечто большее, нежели словарный запас.

Их объединял ребенок. Одна гостья была замужем за уроженцем этих мест, уехавшим в Новую Зеландию и открывшим там собственную школу альпинизма. Теперь она ждала мужа — он должен был появиться со дня на день. А пока все семейство развлекал ее сынишка, которому на вид не было и года. С огромным изумлением я наблюдал за женщинами. Они почти не употребляли слов, жесты их были скупыми. Тем не менее, среди них царило абсолютное взаимопонимание. Казалось, они общались телепатически. Старая шерпа с черным, как уголь, лицом, потрескавшимся от горных ветров, и лощеная богатая новозеландка в модных черных очках вместе кормили малыша, меняли ему памперсы. Новозеландский ребенок засыпал под звуки древних гималайских песен, а затем хозяйка гостиницы без всяких проблем объяснила его матери, как пользоваться специальным рюкзаком для детей с единственной шлеей, в которую полагается упираться лбом. Не было ни культурных, ни социальных, ни географических различий. Были только матери, которые везде и всегда найдут общий язык.

Так и не дождавшись сгинувших под ливнем англичан, на следующее утро я продолжил свой путь в одиночку. Поднявшись над лесной зоной, дорога шла высоко по обрывистому берегу бурной Дуд Коси. Меня окружал угрюмый пустынный пейзаж, который кое-где разнообразила чахлая растительность, свойственная для высот более четырех тысяч метров над уровнем моря. Свирепый ветер дул, не переставая, так что я был вынужден поднять капюшон и покрепче уткнуться носом в ворот куртки. Людей поблизости не было, и только отпечатки ячьих копыт и куски засохшего навоза говорили о том, что где-то поблизости находится человечье обиталище. Наконец, я добрел до деревни Мачермо и остановился там в одной из многочисленных местных гостиниц. Каково же было мое удивление, когда часа через четыре ее двери распахнулись, и на пороге появились Марк и Саймон, несколько изможденные, но столь же невозмутимые! Предыдущую ночь они, как выяснилось, провели в доме их вчерашнего проводника. Выпив за встречу по стакану горячего чая, мы договорились о том, что завтра стартуем в восемь, и отправились спать.
Ночью я несколько раз просыпался от холода и дискомфорта, похожего на первые признаки горной болезни. Это было странно – на подобной высоте всего лишь несколько недель назад, в районе Аннапурны, я чувствовал себя превосходно. Должно быть, сама природа этого угрюмого региона, столь непохожая на прекрасные пейзажи кольца Аннапурны, ослабляла организм человека. Чуть ли не с ностальгией я думал о том, что всего лишь в двухстах километрах отсюда, в национальном парке Читван, царит тропическая жара, и маленький ручной носорог вместе с туристами укрывается под тентом от палящего солнца.

Больше всего Читван манит туристов тремя видами зверей – слонами, носорогами и королевским бенгальским тигром, причем о последнем все и всегда говорят, в честь него названа добрая половина местных гостиниц, но никто из известных мне туристов тигра в Читване не видел. Иное дело – носороги. Эти ленивые толстокожие существа оккупировали половину грязных луж парка. Они не обращают ни малейшего внимания на туристов, гроздьями свешивающихся из неудобных деревянных клеток на спинах слонов. В каждой клетке помещается по четыре туриста, а впереди, на холке животного, сидит босоногий погонщик (его почтительно именуют

водителем слона). Он управляет слоном, определенным образом давя ногами за ушами гиганта, и умное животное беспрекословно исполняет все его требования – идет по тропинкам, расчищает лесные завалы и протягивает хобот, который служит подобием трапа, когда водитель собирается взобраться на слона. Для равновесия он хватается руками за слоновьи уши, но могучий гигант не проявляет ни малейших признаков неудовольствия – с детских лет ему прививают страх перед человеком с острым крючковатым багром погонщика.
Я вспомнил внушительную читванскую слоноферму. Под огромными навесами стоят флегматичные слонихи. Иногда в гости к этим девчонкам наведываются дикие слоны из джунглей. От подобных романтиков следует держаться подальше – не так давно слон посчитал, что туристический джип является его соперником в борьбе за сердце прекрасной дамы, и в считанные минуты превратил автомобиль в гору металлолома. Маленькие слонята, которым от роду лишь несколько недель, носятся вокруг матерей. Человек у них вызывает лишь детское любопытство. Они сбегают от мамаши, чтобы пообщаться со странными двуногими существами, а один слоненок даже пытался играть со мной во что-то вроде арм-реслинга, с той только разницей, что он старался уложить мою руку своим слабеньким хоботом. Неподалеку стоял юный пятилетний слон. Его ноги обвивали тяжелые цепи, а сам он был надолго прикован к столбу. Но любопытство и остатки доверчивости еще не выветрились окончательно из слоновьей души, и он беззлобно протягивал свой хобот ко всем посетителям. Это ненадолго. Скоро он станет таким же, как его старшие товарищи – деловитым, серьезным и совершенно равнодушным.
Слонов в Непале воспитывают приглашенные индийские специалисты. Они же обучают и водителя, который впоследствии оказывается неразрывно связанным со слоном. Водитель и слон кормят друг друга – не так-то легко обеспечить гиганта достаточным количеством травы, в особенности если учесть, что ее сбор разрешен в заповеднике лишь крайне непродолжительное время. Некоторые водители, подобно своим коллегам-автомобилистам, украшают живой транспорт различными текстами. Так, один слон гордо носил огромную, во весь хобот, узорчатую надпись “Lover”, не оставляя ни малейших сомнений о сфере интересов своего хозяина.
Пока обычные туристы совершают скучные поездки в корзинах, любители экстремальных ощущений с помощью небольшой взятки получают возможность испытать себя в качестве водителя неоседланного слона. С непривычки держать равновесие довольно сложно. Слоновья шея перекатывается под ногами, и приходится упираться руками в голову, чтобы не соскользнуть. Но ощущение высоты и невероятной мощи животного сполна компенсирует мелкие неудобства.

Впрочем, даже это не может сравниться с самым главным аттракционом – купанием слонов. Вечером водители приводят своих подопечных к реке. Слон послушно ложится на бок, тяжело вздыхая. С куском пемзы я вскарабкиваюсь на крутой бок и начинаю тереть что есть силы. Водитель жестами показывает – слишком слабо. Что ж, придется поднапрячься. Розовый от старости хобот втягивает воздух. Слоновий глаз следит за мной из-под воды, и мне становится не по себе. Он не похож на глаза известных мне травоядных – прекрасных лошадей, пугливых косуль и задумчивых коров. В этом глазу светит сознание. Он похож на человечий – широко распахнутый глаз человека, охваченного безумием. Пользуясь моим замешательством, водитель возвращает себе кусок пемзы и быстро заканчивает чистку. А затем начинается самое веселое. Слон, несущий на себе двух-трех людей, поднимается во весь рост и уходит немного вглубь реки. Повинуясь указанию водителя, он начинает ритмично мотать головой. Всадники отчаянно пытаются удержаться, но вскоре все, даже самые цепкие, летят очертя голову в водяные брызги…

Утро. За окном висит зябкий густой туман. Капли оседают на лице и одежде. Пора выходить. Я неторопливо завтракаю, ожидая, когда же, наконец, выйдут англичане. Тщетно. Вот уже девять, но их номер заперт, из него доносится вполне аристократический храп. Пожав плечами, я оставляю гостеприимный Мачермо и продолжаю свой путь на север.
Вскоре река Дуд Коси истончается и пропадает под могучей серой громадой ледника Нгозумба. Передо мной одно за другим раскрываются чудесные озера Гокйо – прекрасные, спокойные, обрамленные, точно драгоценной оправой, снежными вершинами гор. Вода в них бирюзовая, ничуть не похожая на воду в обычных озерах. Ничто не тревожит ее покой. Ветер, свирепо терзавший путешественников внизу, у глубокой долины реки, здесь стихает, и лишь немногочисленные утки одна за другой скользят по прозрачной глади. На сердце сразу воцаряются мир и покой, а с ними возникает понимание, почему эти озера называют священными. Остаток пути проходит легко, словно праздничное шествие, и у третьего озера моему взгляду открывается маленькая и уютная деревушка Гокйо.

Я поселился в небольшой гостинице на самом берегу озера. Душ, как и повсюду в регионе Хумбу, оказался платным и довольно дорогим, так что я решил сэкономить. На безумца, осмелившегося войти в озеро, собралась поглазеть половина здешних обитателей. Их можно понять – вода действительно была очень холодной.
В гостинице жили несколько австралийцев и немцев. Они никуда не торопились, многие проводили тут целые недели, очарованные необыкновенной природой и

душевностью здешних обитателей. Некоторые поднимались не только на пик Гокйо Ри, с которого открывается знаменитый вид на Эверест, но и дальше на север, к четвертому и пятому озерам Гокйо, лежащим на пятикилометровой высоте неподалеку от гиганта Чо Ю. А пока отважные путешественники штурмовали каменистые склоны, их более ленивые друзья коротали время в досужих разговорах на солнечной веранде. Вскоре я стал свидетелем того, как один немец оживленно пересказывал своим соседям душераздирающую повесть о сражении группы израильтян с маоистами, почерпнутую в какой-то интернет-газете. Прислушавшись, я нашел этот сюжет весьма знакомым. Никаких сомнений не оставалось: это была история наших приключений на выходе из региона Аннапурны. По-видимому, кто-то из моих попутчиков (скорее всего, бедный Фолько) привез ее в Германию и рассказал журналистам. Когда я поведал постояльцам, что наряду с израильтянами в этом небольшом приключении принимал участие и я, один из австралийцев пробурчал:
— Не понимаю только одного. Почему вы устроили всю эту бучу вместо того, чтобы просто отдать деньги?
На это я ответил, что соглашаться на требования бандитов для меня довольно неприятно, и противоречит моим моральным принципам. Мой собеседник облегченно вздохнул:
— Теперь мне все ясно. Проблема заключается в странностях вашей психологии. То ли дело мы, австралийцы. Нам неизвестно само понятие “моральные принципы”, именно поэтому жить нам всегда легко и просто.
И его лицо расплылось в довольной улыбке.

Вечерело. В загон за домом одна за другой входили самки яков – наки. Многие были с телятами. Их начали запирать на ночь рядом с гостиницей совсем недавно – на прошлой неделе ночью на стадо напал снежный леопард и зарезал несколько животных.
Женщины доили наков, но было видно, что количество молока оставляет желать лучшего. Мужчины собирали куски ячьего навоза. Весь день, пока загон пустовал, кизяки сохли, будучи аккуратно сложенными на прогретых солнцем камнях. Теперь, с приходом вечерней прохлады, ими отапливали веранду.

Глава третья,
в которой я принимаю участие в диспуте о загадке русской души

Рано утром мы начали восхождение на пик Гокйо Ри. Я знал, что на вершине панорама крыши мира должна была открыться во всей красе, а потому старался не оборачиваться, дабы не нарушить полноты ощущений. Но вот и знаменитые черные валуны, на которых покоятся сложенные из мелких камешков столбики, покрытые льдом. Между столбами развеваются на ветру тибетские молитвенные флаги с изображением крылатой лошади. Вершина. Едва дыша, я оглядываюсь и замираю,

пораженный увиденным.
Слева раскинулась гигантская белая стена восьмитысячника Чо Ю. Снег на ее склонах блестит и переливается, словно вся гора – один огромный драгоценный камень. Справа цепочкой уходят вдаль озера Гокйо. Их глубокая ясная лазурь кажется неестественной. По крайней мере, для этого мира. Дальше, за озерами, расстилается бескрайнее море облаков. Оно кипит, движется, живет, жадно лезет вверх, стремясь поглотить священные озера. Где-то на горизонте оно упирается в гору Ама Даблам, похожую на монумент, одновременно величественный и изящный. Ее склоны еще не совсем лишились нежно-розового оттенка, принесенного рассветным солнцем.
Но все это служит только фоном для необыкновенного зрелища, раскинувшегося прямо передо мной. Там, за рубежом сурового ледника Нгозумба, высится то, что в разные времена называли богиней неба, крышей мира и третьим полюсом Земли. Суровой стеной высятся великие горы Лоцзе и Нупцзе. Их бока блестят и лоснятся от снежных покровов. А над ними, пробивая корону облаков, стоит громада Эвереста. Он кажется почти черным, резко выделяющимся по цвету среди своих гигантских соседей. И я надолго замираю в недвижимом молчании, чувствуя, как этот загадочный гигант притягивает меня. Властно, неумолимо и зловеще. В нем не было чистой радости, царившей на склонах Аннапурны, пусть даже и более опасных. Не было изящества Нупцзе, Даулагири или Мачапучаре. Даже высота Эвереста не производила особого впечатления – он поднимался над окружающим плато лишь на три с небольшим километра, а на фоне окружающих гор его преимущество выглядело и вовсе незначительным. Но в этой не слишком красивой угрюмой горе таилась огромная мощь, которая даже на значительном расстоянии казалась почти осязаемой. Эверест был огромен, его необъятное каменное тело давило на весь окружающий мир, и я понял, почему этот край был столь суровым и к своим обитателям, и к гостям. Понял и тысячи людей, одержимых желанием во что бы то ни стало взойти на эту вершину, подмять под себя миллионы тонн собственного страха и чужого величия. Мэллори оказался прав: ЭТО действительно было здесь.

Спустившись с Гокйо Ри, я посидел напоследок на уютной веранде отеля. Мои собеседники были взволнованы – они узнали, что на днях один из самолетов, вылетавших из Луклы, разбился на перевале. Все очень надеялись, что это событие не попадет в мировые новости, тем самым вызвав панику среди родных и близких, тем более что связаться с ними отсюда не представлялось возможным. Попрощавшись, я покинул гостеприимную деревню и направился к поселку Драгнак, в котором намеревался примкнуть к двум туристам, собирающимся пройти перевал Чо Ла.
Драгнак лежал за ледником Нгозумба, и вскоре я уже вскарабкался на невысокий холм, за которым расстилалась ледниковая морена. Неподготовленный человек едва ли опознал бы ледник в неровной насыпи из камней разной величины, то взгорбливающейся сыпучими холмами, то проваливающейся в грязные темные озера. Сверившись с картой, я убедился, что ширина морены не превышает километра, вздохнул и спустился на эту малоприятную местность.
Чахлая тропинка петляла между всхолмий и провалов ледника. Временами она пропадала, и тогда приходилось ориентироваться на столбики из камней, отмечающие направление пути. Порой маршрут пролегал по самой границе обрывов, под которыми чернели озера. Из-под ног выворачивались комья потрескавшейся земли и с плеском падали вниз. Но наибольшую тревогу вселяли не опасности ненадежной дороги, а звуки, доносившиеся отовсюду.
Ледник был живым. Под воздействием солнечных лучей наступающего лета древнее чудовище просыпалось. Ступая по его чешуйчатому телу, я ясно слышал, как у него урчит в необъятном желудке, как он жадно глотает то, что падает в его глубины. Тихо шуршали осыпающиеся камни, хлюпала вода, а над всем этим царили странные звуки, которые, казалось, издавало огромное насекомое. Торопясь избавиться от этого наваждения, я почти бегом проскальзывал мимо цепочек ледниковых озер и песка, скрученного по спирали, пытаясь как можно скорее выбраться с поверхности тела этого гиганта, пока он не ожил и не слопал букашку, осмелившуюся щекотать его своими ничтожными конечностями.
И тут произошло непредвиденное. Облачное море, которое с вершины Гокйо Ри казалось таким красивым и безобидным, докатилось до ледника Нгозумба и накрыло его прочной белесой пеленой. Видимость моментально упала до нескольких метров.
Пробираясь почти на ощупь и не имея возможности высматривать каменные ориентиры, я вскоре потерял тропинку. Сорок минут ушли на рискованные блуждания. Я взбирался на осыпающиеся холмы, надеясь разглядеть что-либо с их вершин, и пытался, насколько позволял рельеф местности, описать широкое полукольцо вокруг точки, в которой дорога обрывалась. Однако все мои старания были бесплодными. Тем временем стало смеркаться. Я понял, что еще немного – и придется забраться на холм повыше да понадежней, достать из рюкзака спальник и ночевать в этом негостеприимном месте, под стрекот гигантских инопланетных насекомых. К счастью, одна из последних, самых отчаянных попыток оказалась успешной, и мне удалось отыскать продолжение тропинки всего лишь в паре десятков метров от места, где она оборвалась. Оно было по другую сторону небольшого озера, которое, по-видимому, образовалось здесь совсем недавно и скрыло путь. Оставшуюся пару сотен метров путешествия по леднику я проделал по надежной тропке, после всех испытаний показавшейся мне широкой и надежной, как автомобильное шоссе. Еще через несколько минут из облака внезапно вынырнул Драгнак — безрадостное каменное поселение мышино-серого цвета, в центре которого происходила нешуточная борьба за клочки сена между угрюмым яком и маленькой высокогорной лошадкой.

На следующий день я отправился на штурм перевала Чо Ла в компании задумчивого француза, его аргентинской подруги и их гида. Дорога к перевалу была несложной, но несколько утомительной. Наконец, мы вышли в небольшую горную долину. Слева узкая тропинка уходила на заснеженное плато между горных вершин. Проводник пояснил, что эта дорога ведет в Тибет. Нам же надлежало идти прямо. Посмотрев вперед, я остался в недоумении: действительно, туда вела небольшая тропа, которая загадочным образом обрывалась перед самыми горами. Ничего похожего на перевал с первого взгляда мне обнаружить не удалось.
— Да вот же он, гляди! – широко улыбнулся проводник, махнув рукой вперед. Наконец, я понял, что перевалом именуется крохотный проем в горной гряде между двумя пиками, ниже этих пиков всего лишь на несколько десятков метров. Что ж, придется лезть.
Несмотря на оптимистичные прогнозы местных жителей, восхождение оказалось делом довольно тяжелым. Крутые подступы к перевалу были покрыты толстым слоем снега, а временами и льда. Мы карабкались по уступам со стонами, достойными десятка рожениц, то и дело теряя опору и проскальзывая на несколько метров вниз. Начался снегопад, и вскоре мы были облеплены снегом сверху донизу, напоминая нелепых снеговиков. Впрочем, трудности лишь укрепили наш боевой дух, и вскоре мы с французом уже бодро пыхтели почти на уровне перевала. Еще пара десятков метров – и мы, наконец, выползем на голые скалы, по которым взбираться будет куда легче, чем по скользкому снегу и льду…
— Вниз! Поворачивайте вниз! – крики проводника застали нас врасплох, так что еще пару минут мы продолжали автоматически карабкаться по склону. Но гид продолжал настаивать, так что пришлось повернуть влево и соскользнуть до уступов, на которых он поджидал нас вместе с аргентинкой. Как выяснилось, наша дорога вела не на перевал, который был совсем рядом, а на соседний пик, смертельно опасный без альпинистского снаряжения. Десять минут чудовищных усилий были

потрачены зря. Делать нечего, и мы, немного передохнув, продолжили восхождение по занесенной снегом тропинке, вьющейся по склону.
Когда мы, наконец, выбрались на ледовый панцирь, сковывающий перевал Чо Ла, метель немного поутихла, и нам удалось бегло осмотреть окрестности. Рядом с большой трещиной стоял грубо вылепленный снеговик. Перевал отмечала гряда камней, на которых были растянуты неизменные молитвенные флаги. Несколько цепочек флагов свисали и с окрестных скал. Словно разноцветные гирлянды, они трепетали над сине-зелеными трещинами, рассекавшими ледовую оболочку горы. Но не только рукотворные украшения и бледное свечение ледовых сколов оживляли пейзаж. Одна из скал, окружавших перевал, представляла собой огромную удивительную картину, созданную природой. Казалось, гигантский художник-абстракционист исчертил темный камень причудливыми разноцветными линиями. Они вились, точно змеи, то разветвляясь, то собираясь в комок. Их причудливые переплетения завораживали усталый мозг, который быстро погружался в странное состояние, наступающее лишь на высотах, превышающих пять тысяч метров. В этом не было ничего тревожного. Напротив, мир расцветал новыми красками, словно я грезил наяву либо принял легкий наркотик.
Недолгая осторожная прогулка по льду – и мы приступили к несложному спуску: с запада перевал был значительно проще, чем с востока. По надежной, слегка припорошенной снегом дороге, начавшейся за перевалом, шлось легко, и я надеялся добраться в тот же день до деревни Лобуче, находившейся на основной дороге от Намче Базара до базового лагеря.
По пути мне встретилась крохотная деревенька, состоявшая из трех-четырех каменных домов, два из которых были туристическими лоджиями. Над печными трубами не поднималось ни колечка дыма. Дворы, частично огороженные невысокими каменными стенами, были пусты. Деревня выглядела вымершей, но я на всякий случай подошел к ближайшей лоджии и постучал.
Внутри послышалась возня, и вскоре дверь отворилась. Из-за нее высунулся чумазый мальчишка лет десяти в потрепанной ветхой одежде. В полутьме внутреннего помещения я разглядел тазик, в котором стоял мальчуган поменьше. Должно быть, я их застал за процедурой омовения. От одной этой мысли я поежился – температура в доме была немногим выше, чем на улице, и пар вырывался изо рта у детей.
Закончив купать юного брата, десятилетний хозяин гостиницы разжег печь (что делалось только для гостей) и быстро приготовил для меня шерповскую похлебку и тушеную капусту. Тем временем до гостиницы добрались мои спутники, основательно подотставшие в дороге. Торопиться им было некуда – они изначально планировали ночевку в этой деревушке. Погода опять изменилась. Приутихший было снегопад возобновился с утроенной силой, и я понял, что до его окончания выбраться из гостиницы практически невозможно. Мы были изолированы от окружающего мира, надежно скрытого за снежной пеленой.

Гостиница, управляемая двумя детьми, была примитивна. Отсутствовали даже стены между комнатами – их заменяли фанерные перегородки, закрепленные на высоте около тридцати сантиметров от пола. Тонкие стены да коптящая печка. Но для странников, затерянных в снежном круговороте, нет ничего более уютного. Мы сидим у огня, попивая теплый чай. Завтра мои новые друзья двинутся вниз, к Лукле, так что, скорее всего, я их никогда больше не увижу. А пока мы ведем долгие, неспешные разговоры. Торопиться нам некуда и незачем.
— Когда-то я прочитал русскую книгу, — говорит француз, отхлебывая из чашки. – Не помню, как она называется, но главного героя там звали Илья Ильич.
— Какие у вас странные имена! – смеется красавица-аргентинка. – А верно ли, что второе из них всегда дается в честь отца?
Пришлось объяснять, что такое отчество.
— Выходит, в России меня звали бы Хуановной, — весело говорит она и еще долго повторяет нараспев свое русское второе имя.
— Этот Илья Ильич был странным человеком, — тем временем продолжает француз. – Он был способным, талантливым и даже неглупым, но никогда ничего не делал. Безвылазно сидел у себя дома и скучал. Он хотел сделать что-то стоящее, хотел повидать мир, но ничего не мог с собой поделать. С тех пор я все размышляю, действительно ли Илья Ильич является типично русским характером. Как ты думаешь?
За окнами затерянной в горах на высоте Монблана гостиницы бушевала метель, в загоне мрачно сопел одинокий лохматый як, в паре десятков километров от нас горстка отважных альпинистов готовилась к решающему штурму высочайшей вершины планеты, а мы с французом весь вечер обсуждали загадки русской души на примере Ильи Ильича Обломова. Возможно ли было это в любой другое стране мира, включая Россию, родину героя книги и миллионов его последователей? Сомневаюсь. И именно тогда я с восхитительной ясностью осознал, что люблю это маленькое королевство, зажатое между двумя супердержавами. Королевство, в котором странное и невозможное становится обычной житейской реальностью.

На следующее утро я попрощался со своими спутниками и двинулся в путь. Дорога, причудливо изгибаясь, уходила все дальше в горы. Временами тонкая тропинка была неразличима под слоем выпавшего снега, но карта не давала мне потерять направление. Где-то внизу блеснуло озеро, но вскоре все потонуло в густых облаках. Я шел в белесой дымке по склону горы, не видя ни вершины, ни основания, ни продолжения пути. Внизу слышался шум низвергающегося потока. Я знал, что где-то за ним простирается великий ледник Хумбу, давший название всему региону, но ничто не напоминало о его присутствии. Казалось, я иду из ниоткуда в никуда. Через некоторое время я обнаружил на склоне пару засохших лепешек навоза. Едва ли когда-либо кизяки вызывали у людей столько положительных эмоций. Они давали мне веские основания надеяться, что до ближайшей деревни уже недалеко. И действительно, вскоре тропинка спустилась вниз, под облака, и соединилась с широкой дорогой, идущей из Намче Базара к базовому лагерю Эвереста. Менее чем через час я уже вступил в деревню Лобуче. Здесь тысячи путешественников и альпинистов проводили свою последнюю ночь перед достижением конечной точки пешеходного маршрута, за которой следовало либо начало восхождения, либо возвращение домой. Зачастую эти ночи были весьма беспокойными – высота 4930 метров в сочетании со спартанскими, а зачастую и довольно антисанитарными условиями проживания давала себя знать. Собственно, деревней Лобуче можно назвать весьма условно – она, как и Горак Шеп, была создана исключительно для обслуживания туристов. Несколько гостиниц разной степени комфорта – от спартанских до очень спартанских, магазинчик с безумными по непальским меркам ценами да пара сараев непонятного назначения – вот и вся деревня. Некое разнообразие в пейзаж вносил только табунчик лошадей, пытающихся найти на границе ледниковой морены хотя бы клочок травки.
Еще пара часов малоприятных петляний по ледникам вдоль каменистых насыпей и проворных ручьев, и моему взору открылся знаменитый поселок Горак Шеп.

Глава четвертая,
в которой я принимаю участие в самой высокогорной дискотеке мира и спасаюсь бегством от Ходорковского

Горак Шеп, представлял собой две большие по непальским меркам гостиницы, расположенные в непосредственной близости от горы Кала Паттар – знаменитого Черного Камня. С нее можно было во всех подробностях рассмотреть вершину Эвереста, до которой оставалось лишь около десятка километров. Несмотря на то, что день уже клонился к вечеру, на горе было оживленно: несколько людей быстрыми шагами поднимались по ней до самой вершины, а самые выносливые из них значительную часть пути проделывали бегом. Это были участники традиционного марафона от базового лагеря Эвереста до Намче Базара, который должен был состояться на следующий день – 29 мая, в честь годовщины первого восхождения на Эверест. Хотя в основном отважные бегуны были шерпами, в гостиницах можно было увидеть хвастливые записки от европейцев, сообщавших свое время восхождения. Как правило, ниже на листках другим почерком было приписано нечто вроде: “Неплохо для начинающего. Если будешь долго тренироваться, пробежишь, как я, лишь за тридцать пять минут и сорок восемь с половиной секунд”. В качестве

разминки после обеда я тоже взошел на это гору, лишь немногим уступающую в высоте Эльбрусу, но многочисленных рекордов побить мне так и не удалось.
В застекленной веранде перед отелем собиралось многочисленное местное общество. Долговязый австралиец Ричард не отводил глаз от дороги. Он мечтал поприветствовать нового героя Австралии. Дело в том, что киноэкспедиция канала Дискавери, восходившая в этом году на Эверест, по дороге спасла несколько обессилевших альпинистов, погибавших в Мертвой зоне на высоте свыше семи километров. В спасательной операции отличился некий австралиец, который в самом ближайшем будущем должен был стать настоящей знаменитостью: операция спасения была заснята оператором канала и неминуемо должна была войти в создающийся фильм. Так что Ричард мечтал поздравить земляка, пока на него еще не обрушилась мировая слава. Особое значение поступку участников экспедиции придавал тот факт, что ради спасения людей они поставили под угрозу собственное восхождение. Увы, в горах и в особенности на Эвересте нередки случаи, когда альпинисты, идущие на штурм вершины, перешагивают через умирающих и двигаются дальше. Так произошло, к примеру, с японской экспедицией, оставившей весной 1996 г. умирать на склоне Эвереста трех индийских восходителей. Притяжение горы настолько велико, что перевешивает все моральные законы, совершенно очевидные внизу. Но в то же время других людей оно толкает на величайшие подвиги и самопожертвование ради спасения попавших в беду товарищей.
Печальный американец рядом со мной рассказывал всем желающим (да и нежелающим, впрочем, тоже) грустную историю о том, как он путешествовал вчера по леднику к базовому лагерю Эвереста и провалился вниз вместе с огромным камнем, осевшим у него под ногами. Следующие пару часов он изо всех сил дул в специальный сигнальный свисток, привезенный для этой цели из Америки. Тщетно. Звуки тонули в журчанье воды, стонах и вздохах, издаваемых ледником. Никто так и не откликнулся. Поняв, что на чужую помощь рассчитывать не приходится, бедолага собрал последние силы и выбрался из провала самостоятельно, расцарапав в

кровь руки и ноги.
За соседним столиком эксперт-гидролог на отдыхе поверг в состояние шока одного из работников отеля. Он обмолвился ему, что в озерах на леднике Хумбу, судя по цвету воды, непременно содержится золото. Это волшебное слово, вероятно, прорвало некий предохранитель в мозгу аборигена. Не помогли даже слова о том, что концентрация благородного металла не так уж велика. В глазах шерпы зажглись яркие огоньки, похожие на знаки доллара, и он не переставал горестно восклицать, что десятки лет ходил по золотым слиткам, даже не подозревая об этом. Вскоре он удалился, дрожа от возбуждения, и я не удивлюсь, если в ближайшее время среди шерпов начнется новая золотая лихорадка. Что ж, для этих железных людей нет ничего невозможного. Наверное, они ради нескольких килограммов золота в состоянии даже выпарить всю воду из великого ледника.
Вечерело, и мы перебрались из холодной веранды в столовую гостиницы, где уютно потрескивала печь, а темноту разгоняли фонари на аккумуляторах. Блики плясали по стенам и потолку, увешанным многочисленными полотнищами с названиями побывавших здесь экспедиций и именами их участников. Те же, кто не догадался запастись флагом или транспарантом, тоже не унывали – в дело шли исписанные фломастером майки и носовые платки. На почетном месте красовались очень патриотичные трусы, раскрашенные в цвета английского флага. Горделивая надпись на них приглашала всех желающих убедиться в том, что обладатель трусов не просто взошел на Кала Паттар, но и не обделался при этом от напряжения.
Все многочисленные “украшения” гостиницы датировались последними тремя годами. По-видимому, старые истрепавшиеся экспонаты убирались, освобождая место для новых. Исключение составляла только небольшая фотография с размашистым, косым автографом в углу. Это был портрет легендарного Лопсанга Джангбу Шерпы, приходившегося хозяину гостиницы племянником. Лопсанг был одним из самых талантливых шерп-альпинистов. В двадцать два года он успел трижды взойти на Эверест без использования вспомогательного кислорода. Во время трагедии 1996 года, унесшей жизни восьми членов коммерческих экспедиций, включая самих руководителей групп, он отчаянно и безуспешно пытался спасти своего друга Скотта Фишера – шефа компании с говорящим названием “Mountain Madness” (“Горное сумасшествие”). Через год после этих страшных событий он и сам навсегда остался в горах.

Постепенно все туристы, усталые и измученные горной болезнью, разошлись по своим комнатам. В столовой остались только я и шерпы – повара, официанты и, разумеется, портеры. Для них ночевка на высоте 5200 метров не представляла из себя ничего необычного. Напротив, она была замечательным поводом собраться вместе и повеселиться. После недолгой, но оживленной болтовни кто-то включил старый кассетный магнитофон, из которого полилась непальская музыка, сладкая и

густая, как сироп. В свободное пространство между столами и стойкой бара выбрался толстый портер в широкополой шляпе. Под дружные хлопки своих товарищей он ловко изображал движения местного танца. То потешно набегая на публику, то обнимая и вертя в вихре страсти воображаемую партнершу, он не переставал широко улыбаться, и его скуластое лицо лоснилось в свете фонарей. Когда он утомился, его сменил другой носильщик, маленький и щуплый. Не надо было комментариев, чтобы понять: он изображает женский танец. Поводя руками и покачивая бедрами с грацией, которой позавидовала бы иная танцовщица, он в изобилии сдабривал свой танец женскими движениями крайне непристойного характера, которые вогнали бы в краску даже гусара. Наконец, толстый портер, отдышавшись, снова выбрался на импровизированную сцену, и они вдвоем исполнили парный танец. Вскоре и многие остальные шерпы, разгорячившись, переставали хлопать в такт музыке и присоединялись к танцующим – кто поодиночке, а кто и парами, где роль партнерши исполнял мужчина – высокогорная работа тяжела, так что женщин среди шерп в нашей гостинице не было. Веселье достигло своего апогея. Песни звучали по два три, четыре раза. Танцующие прыгали, смеялись, выделывали любые движения, приходящие им на ум. Десятки рук тянулись ко мне, вовлекая в хоровод танцующих, зубы и белки глаз сверкали в полутьме…
Примерно через полчаса кто-то сменил кассету. На смену странным непальским танцам пришло вполне традиционное диско, и шерпы моментально переключились на американские танцы, отплясывая их с тем же энтузиазмом. А я пошел в свой номер. Проходя по коридору второго этажа, я увидел, что неприятно удивившие меня днем широкие щели между досками пола имели свое назначение: сквозь них пробивался свет от ламп, установленных на первом этаже, что позволяло существенно экономить на количестве фонарей. Нырнув в спальник, я заснул сном праведника, невзирая на высоту. Завтра предстоял тяжелый и насыщенный день.

Наутро, после быстрого восхождения на Кала Паттар, Ричард и его швейцарские друзья по своему обыкновению уселись на веранде. Они нетерпеливо ожидали первых бегунов марафона, стартовавшего из базового лагеря Эвереста. Спортсмены не заставили себя долго ждать. Десяток щуплых фигурок показались на дороге. Облаченные в кеды и легкие майки, они несли на спинах маленькие рюкзаки, из которых посасывали воду при помощи специальных пластиковых трубок. Некоторые бежали, а иные уже перешли на быстрый шаг. Один из лидеров гонки на бегу курил сигарету. Туристы проводили его удивленными взглядами: на этой высоте и так концентрация кислорода в два раза ниже, чем на уровне моря. А этот малый ухитрялся щедро разбавлять его табачным дымом и при этом резво бежать длинную дистанцию!
Вскоре после лидеров показался канадец Майк – обладатель одного из самых впечатляющих рекордов скоростного восхождения на Кала Паттар, записанных в холле нашей гостиницы. Мы приветствовали его радостными воплями. Хотя бы один турист смог составить достойную конкуренцию выносливым шерпам! Несколько дней спустя я снова встретил его в Лукле, и Майк печально поведал мне, что он смог достойно держаться вплоть до Тенгбоче. Там, когда большая часть пути была уже пройдена, бегунам предстояло осилить крутой подъем. На нем Майк все-таки сломался, закончив гонку одним из последних. Не думаю, что в мире найдется много титулованных спортсменов-марафонцев, способных показать лучший результат и составить реальную конкуренцию шерпам, в глаза не видевшим профессиональных тренеров и курящим на бегу!

Когда поток марафонцев окончательно истощился, мы двинулись в противоположном направлении, к базовому лагерю Эвереста. Дорога петляла на высоких всхолмьях вдоль ледника Хумбу. Великий ледник представлял собой страшное и грандиозное зрелище. Он не походил, подобно Нгозумбе, на скопление живой грязи. Вся его поверхность была изрыта овальными озерами. Над водой странного зеленовато-лилового цвета высоко поднимались сверкающие ледяные стены, и лишь над ними ледник был присыпан каменной крошкой и валунами.
Мы пробирались между озерами ледника по узкой тропинке, идущей вдоль острого гребня. На самом гребне, понурившись, стояла лошадь. Рядом отдыхал всадник. После многократно виденных трюков, проделываемых местными лошадками при спуске с крутых каменных лестниц, зрелище лошади, занимающейся альпинизмом в дебрях ледника на высоте седла Эльбруса, воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Но все же было жаль бедняжку, которой в жизни почти не доводилось видеть вкусной зеленой травки.
По дороге то и дело попадались огромные караваны яков, вывозивших имущество свертываемых экспедиций. Их подгоняли криками и тычками женщины – на леднике находилась работа и для слабого пола. Эти длинные вереницы яков получили от путешественников меткое название “yak trains” – ячьи поезда. И действительно, они

походили на длинные и неуклюжие грузовые составы.
На полпути до лагеря мы встретили последнего марафонца – блондинку из Штатов с гордым номером 1 на майке. Она даже не пыталась бежать и неторопливо шла по леднику, поясняя всем встречным, что бежит свой собственный марафон, немного более спокойный.
Возле самого лагеря в длинной трещине, по которой струился ручей, лежал корпус вертолета МИ-17. Отломанная хвостовая часть валялась неподалеку. Невольно вспомнились слова Анатолия Букреева, считавшего, что работа вертолетчика в Гималаях ничуть не менее опасна, чем ремесло альпиниста. Неподалеку от места крушения начиналось красивейшее поле изящных ледовых сталагмитов, похожих на белоснежные кораллы. За ними виднелся ледопад Хумбу – огромный поток льда, низвергающийся со склонов Эвереста. Могучие глыбы — сераки — высотой с многоэтажный дом громоздились одна на другую. Именно по ледопаду начинали подъем на Гору большинство экспедиций со стороны Непала. Отважные альпинисты карабкались по отвесным ледяным стенам сераков и переходили через многочисленные пропасти по специальным лестницам. Порой провалы были настолько широки, что приходилось связывать вместе две или три лестницы, чтобы соорудить шаткое подобие моста. Иногда гигантские сераки обрушиваются, погребая под собой тех, кому не повезло оказаться рядом. Поэтому, несмотря на то, что ледопад располагается в самом начале пути и на относительно небольшой высоте, он считается самым опасным этапом восхождения. Стоит заметить, что альпинистам приходится преодолевать его десятки раз – сначала во время многочисленных тренировок и адаптационных выходов, а затем в процессе решающего штурма вершины.

Базовый лагерь Эвереста к нашему появлению почти опустел. Был конец сезона, и там оставалась лишь одна коммерческая экспедиция. Она была организована знаменитой компанией Adventure Consultants, основанной новозеландцами Робом Холлом и Гэри Боллом. Adventure Consultants стояла у истоков массовых коммерческих восхождений на Эверест, ей принадлежали рекорды по количеству успешно взошедших коммерческих клиентов. По злой иронии судьбы, именно ее экспедиция понесла наибольшие человеческие потери в трагедии 1996 года.
Всего я насчитал у Adventure Consultants около десятка разноцветных палаток. Очевидно, что в разгар сезона, когда здесь размещалось множество экспедиций, базовый лагерь походил на небольшой город, воздвигнутый на леднике. Здесь были и опустевшие обиталища альпинистов, и кухня, и, разумеется, просторная столовая, в

которую я тут же проник с любезного разрешения повара.
В оранжевом тенте столовой помещался большой стол, на котором стоял недоеденный вкуснейший пирог. Восходители питались довольно неплохо. Умелый повар-шерпа готовил практически все – от национальных непальских блюд до суши. Он работал на компанию уже десятки лет. В молодости ему доводилось кулинарить во втором лагере, высоко на Горе. Теперь же, став солидным и уважаемым человеком, он не только готовил еду, но и управлял молодыми шерпами в базовом лагере. Вот и сейчас, он послал их навстречу возвращающейся экспедиции, и они бодро начали взбираться вверх по ледопаду, даже не нацепив кошек.
Пока мои спутники фотографировались на фоне ледопада, я разговорился с поваром. Почему-то из всех многочисленных клиентов Adventure Consultants он живее всех припоминал Дуга Хансена – злополучного фанатика, сыгравшего свою мрачную роль в мае 1996 года. “Он был слабым человеком” – начал свою речь повар.
Дуг Хансен не был, как большинство коммерческих восходителей, богачом. Шестьдесят с лишним тысяч долларов – плата за участие в экспедиции – являлись для него огромными деньгами. Он без устали вкалывал на нескольких работах. Жена ушла от него много лет назад, осознав, что Дуг безраздельно предан только горам. Наконец, ценой неимоверных лишений ему удалось собрать искомую сумму и он присоединился к экспедиции Роба Холла. Заветная цель была так близко! Но сил оказалось недостаточно. Он продвигался чересчур медленно. Когда стало слишком поздно и Холл отдал приказ о возвращении, до вершины Эвереста Дуг Хансен не дошел лишь несколько сотен метров. Ничтожно малое расстояние на уровне моря, но тяжелое испытание в Мертвой зоне, на высоте почти девяти километров. Потратив все свои силы на решающий бросок, Хансен после того, как понял, что попытка провалилась, моментально ослаб и лишь благодаря помощи гидов смог вернуться в базовый лагерь. Но это не сломило его упорства, и вскоре он снова скопил достаточно денег, чтобы предпринять вторую попытку, оказавшуюся последней.
Сейчас сложно с достаточной точностью установить, что произошло на вершине Эвереста в тот день. Доподлинно известно одно: на этот раз Роб Холл не развернул экспедицию в момент наступления критического времени. Напротив, он лично помог Дугу Хансену преодолеть последние метры до высочайшей точки земной поверхности. Он оставался с ним и потом, пытаясь помочь обессилевшему другу, у которого к тому времени кончался кислород, спуститься вниз. Тем временем разразился ужасный шторм, в который попала большая часть экспедиции. Люди плутали в снежном буране в сотне метров от лагеря, тщетно разыскивая палатки. Лишь глубокой ночью нескольким из них удалось достичь своей цели, а еще троих спас в одиночку Анатолий Букреев, работавший в то время гидом в компании Mountain Madness. Впоследствии это было названо одним из величайших альпинистских подвигов всех времен. Пока участники экспедиций боролись за свою жизнь под снегом и шквальным ветром, а Лопсанг Джангбу Шерпа тщетно пытался спасти Скотта Фишера, Дуг Хансен умер. Роб Холл оставался со своим другом до последнего. Когда надежда на спасение Дуга была утрачена, сам Холл уже не смог самостоятельно спуститься с Горы. Он еще продержался около суток – неслыханный рекорд для Мертвой зоны, успев напоследок отдать финальные распоряжения для подчиненных и поговорить по спутниковому телефону со своей беременной женой.

Мы сидели у палаток, ожидая возвращения очередной, на этот раз успешной экспедиции Adventure Consultants. В середине лагеря возвышался каменный конус, из которого, точно лопасти, отходили во все стороны веревки с молитвенными флагами. Кому-то пришло в голову, что эта воздушная фигура является неприкаянной душой увиденного нами погибшего вертолета. Время от времени на территории лагеря с шумом осыпались камни. Крошечные, едва различимые в бинокль фигурки медленно ползли вниз, петляя между сераков. Когда первая из них, наконец, вошла в лагерь, мы приветствовали ее дружным воплем: “Поздравляем!” Высокий мужчина, чьи волосы давно уже тронула проседь, мрачно посмотрел на нас и пробурчал:
— Интересно, с чем? Я не взошел!
Смущенные, мы притихли и лишь наблюдали за тем, как усталые восходители возвращались в лагерь, снимали громоздкое снаряжение и переговаривались между собой. В моменте завершения долгого и опасного путешествия не было ничего торжественного. Еще сутки они будут отсыпаться в своих палатках, а затем отправятся назад, в Катманду, а базовый лагерь Эвереста окончательно опустеет до следующего сезона.

Порадовавшись за тех, кто достиг вершины, и пожелав удачи остальным, мы пустились в обратный путь. Всю дорогу я чувствовал странную слабость. И дело было не в высоте – за прошедшие месяцы я успел отлично адаптироваться. Создавалось впечатление, что сам грозный ледник Хумбу давит на меня, тянет в свои многочисленные разверстые пасти… Мои спутники тоже помрачнели, их веселые шутки слышались все реже. В тот день мы с особым чувством смотрели на скупое сообщение о розыске с портретом английского туриста, пропавшего в районе Горак Шепа несколько месяцев назад.
Весь вечер мы кашляли. Это явление был здесь насколько массовым, что получило специальное наименование “кашель Хумбу”. Даже спустя месяц после возвращения, я еще продолжал изредка покашливать, вспоминая при этом могучий ледник, на который каждый год притягивает тысячи людей нечто несравнимо более ценное, чем золото, содержащееся в его мрачных водах.

На следующее утро я попрощался с бойким Горак Шепом и направился вниз, к Лукле. Ледник Хумбу скрылся за земляными наносами и исчез, превратившись в реку. Промелькнули печальная деревня Лобуче, крошечная Дугла и, наконец, Фериче, в которой находится пункт помощи страдающим от горной болезни. Время от времени я

останавливался, чтобы поговорить со случайными туристами, попадающимися на пути. Увы! Время бесед о литературе прошло. Большинство иностранцев сразу засыпали меня десятками вопросов о том, что случится с Ходорковским. По-видимому, этот человек стал самым известным россиянином в мире. Все – от скандинавов до южноафриканцев – спешили блеснуть своим знанием российских реалий, рассказывая мне жуткие истории о честном миллиардере, преследуемом спецслужбами за то, что он осмелился спонсировать оппозиционные партии. Вскоре у меня сложилось впечатление, что я являюсь единственным путешественником во всем Непале, которому совершенно безразлична судьба опального олигарха.
С каждым новым туристом, озабоченным российской политикой, росло неприятное ощущение, что меня преследует невидимый призрак Ходорковского, так что я поневоле ускорял шаг. Ветер усиливался, и бесчисленные молитвенные флаги трепетали на перевалах. Лошади ветра, изображенные на их разноцветных полотнищах, волновались и били крыльями, а я уходил все дальше и дальше, прочь из владений могучей Горы. На высоком берегу реки Имя Дренгка Хола, рядом с крошечной деревушкой, я вновь встретил знакомую новозеландку с сестрой и ребенком. Как и неделю назад, она смиренно вглядывалась вдаль, ожидая своего мужа.
С каждым шагом природа становилась все более дружелюбной. На смену голым ледникам и чахлым кустикам высокогорья пришли степи, а затем и зелень рододендроновых лесов. Посреди леса, на вершине холма, располагался монастырь Тенгбоче, в котором я и провел остаток этого долгого дня.
Выли духовые инструменты, звенели литавры, монахи читали мантры и делились со мной своей скромной трапезой. У самого входа в монастырь покоился огромный камень, на котором сохранились глубокие отпечатки ступней и колен, оставленные ламой Сангва Дордже за долгие годы молитв. А в преддверье храма мое внимание надолго приковала одна фреска. На ней была изображена Сагарматха – великая Гора, давшая прибежище народу шерпов. Гора, притягивающая множество смельчаков и безумцев. Она парила высоко в небесах, босая и с обнаженной грудью, восседая на свирепом тигре. Между нею и землей ужасные мудрые божества жестоко расправлялись с жалкими людьми, осмелившимися приблизиться к святая святых. Но на лице богини не было ни гнева, ни ярости. Лишь божественное спокойствие и печаль.

Эпилог

В пятнадцати минутах ходьбы от суетливого Тамеля, по другую сторону центральной площади Катманду лежит знаменитая Фрик-стрит, улица чудаков. Когда-то, в далеких шестидесятых, сюда съезжались со всего мира хиппи, отвергшие мир западной цивилизации. Они жили здесь десятилетиями, снимая комнатенки за пару рупий в день и выкуривая килограммы гашиша. Маленькая улочка в самом сердце города давала приют всем. Безумцы и романтики, наркоманы и сумасшедшие пророки, музыканты и вечные странники – для них она становилась родным домом. Пусть богатый турист, проживающий в пятизвездочном отеле, ходит сюда, словно на экскурсию в зоопарк. Обитатели Фрик-стрит, истинные босоногие философы, были выше его мелочного мира. Даже сейчас, когда золотые годы Фрик-стрит давно прошли, она остается одной из волшебнейших улиц планеты.
У самого начала улицы, сразу за пагодами площади Дурбар, посетителям распахивает двери магазинчик курительных принадлежностей. В нем можно купить все – костяные трубки садху, замысловатые фильтры и крохотные кальянчики для гашиша размером с ручку, которые надо втыкать в пивные бутылки. Сменные сеточки для кальянов заботливо упакованы в картонные чехольчики с изображением семилистника. Выше на полках располагаются товары для солидных клиентов – невинные с виду чемоданы, содержащие в своем нутре настоящие портативные лаборатории с множеством стеклянных колбочек и реторт. За магазином тянется череда дешевейших

гостевых домов и интернет-кафе – в наш суровый век даже дети цветов не чураются высоких технологий. По улочке в поисках наживы бродят фальшивые садху – алчные проходимцы, выдающие себя за бескорыстных странников. Они часто подходят к посетителям кафе «Кумари’с» («У Девственницы»), но, как правило, уходят ни с чем – его завсегдатаи легко могут отличить жулика от святого человека. Они знают, что многие садху отказываются от денег, даже если им их кто-нибудь предложит, предпочитая брать подаяние едой. Они не бродят целыми днями по одним и тем же улицам в поисках иностранцев, а вечно находятся в пути, и в этом их глубокое родство с посетителями «Кумари’с». В чем же особенность этого странного кафе?
Его название является довольно типичным. Все непальцы знают, кто такая Кумари – Девственница, вечно живая девочка-богиня. Согласно одной из легенд, начало этой традиции положил древний король, увлекавшийся педофилией. Когда по его вине погибла маленькая девочка, король в порыве раскаяния заставил всех подданных поклоняться юной богине. С тех пор девочка проводит свое детство во дворце, окруженная сказочными богатствами. Она пользуется колоссальным почетом, люди ловят каждое ее слово. В громоздких роскошных одеяниях, с нарисованным на лбу третьим глазом, восседает она на троне – одновременно древняя и юная, как и подобает настоящему божеству. Она не посещает школу, не знает ценности денег и роскошных подарков, которые почитатели кладут к ее ногам. Сам король ежегодно ищет ее благословения. Это продолжается, пока у девочки не наступят первые месячные либо не появится иной сигнал, что богиня покинула ее тело. Тогда она становится обычной девушкой, а священнослужители ищут новую Кумари. Юные претендентки должны соответствовать ряду важных требований – к примеру, их гороскоп не должен конфликтовать с королевским гороскопом. А в качестве финального испытания девочка должна пройти мимо череды зарезанных животных, не выказав ни малейшего страха.
Конечно, бывшую богиню не бросают на произвол судьбы, она становится обеспеченным человеком и может получить хорошее образование, но не так-то просто превратиться из бога в человека. Недаром среди непальцев бытует мнение, что брак с бывшей Кумари никогда не бывает счастливым.
Странности начинают бросаться в глаза, как только заходишь в кафе. На его стенах сочетается несочетаемое – к примеру, французские комиксы с огромным изображением злобного Байраба. Брови чудовища похожи на брежневские, изо рта высовываются две змеи. В то же время Байраб прекрасно уживается с чудесной репродукцией Обри Бердсли, занимающей соседнюю стену. Именно в этом весь дух «Кумари’с» — заведения, где соседствуют друг с другом чудаки разных стран, мировоззрений и возраста. Чудаки во всех смыслах этого слова – от самого плохого до самого лучшего.
Столики перед кафе обычно занимает компания босоногих хиппи – европейских интеллектуалов в рваных лохмотьях и дорогих очках от Гуччи. Они играют на гитаре Боба Дилана и Пинк Флойд или ведут долгие разговоры обо всем на свете. Кумар вокруг этих столиков придает названию кафе иной смысл.
Внутри, за уютным окошком, может оказаться кто угодно. Здесь разминается перед концертом знаменитый флейтист из Индии и отдыхает усталый путешественник, только что вернувшийся из похода. Зычно смеется пухлощекая голландка и смакует часами кружку чая одинокий странник.
Я сижу у окна в кафе «Кумари`с» и неспешно ужинаю. Долгие недели пронеслись, как один миг. За это время я сильно изменился, как внутренне, так и внешне. Раньше местные жители дружно принимали меня за поляка, а теперь – за немца. Что ж, всегда есть, к чему стремиться.
Шел последний день и последний ужин моего непальского путешествия. Завтра я надолго покину эту замечательную кафешку, где все хорошо кроме блюда под названием “русский салат” – чудовищной фантазии на тему салата оливье с яблоками вместо мяса. А пока мне остается наслаждаться хлебом и зрелищами. В первом недостатка нет, во втором тоже. Почти каждый день я встречаю в «Кумари`с» кого-нибудь из старых друзей, вернувшихся из дальних путешествий и пережидающих на Фрик-стрит долгий муссон. Сегодня в кафе заглянул англичанин Вильям, с которым мы путешествовали вокруг Аннапурны, а потом пережидали забастовку в Похаре. Он попал в настоящую передрягу, допустив чудовищную ошибку: Вильям вступил в беседу с безумным пророком, восседающим за соседним столиком. Как и подобает сумасшедшему духовидцу, пророк имел длинную неопрятную бороду, редкие, но развевающиеся белоснежные волосы и ясно-голубые водянистые глаза. Вдобавок, он был немцем. Старик глаголил пророчества, обильно брызгая слюной. Одна его рука, жилистая и рябая, упиралась перстом чуть ли не в глаз моему другу, другая же покоилась на двух книгах – “Семь лучей света” и “Телепатия”. Минутами не переводя дыхания, он обличал беднягу Вильяма во всех смертных грехах и угрожал ему широким ассортиментом разнообразных мук, перечисление которых доставляло ему явное удовольствие. Заметив, что я даже не стараюсь сдержать улыбки, пророк переключился на меня, и вскоре я уже знал, что со дня на день сгорю в атомном пламени третьей мировой войны, а он будет глядеть на мои муки из Нирваны и ухмыляться. Во время недолгой паузы я успел вставить, что его поведение странно для великого буддиста, так как в нем сквозят страсти слишком бурные для адепта этой замечательной религии. В ответ пророк смерил меня особо презрительным взглядом и сказал:
— Как ты смеешь рассуждать о Будде, слепой нечестивец!
— Но я читал…
— Все, что ты читал о нем, написано через триста лет после его смерти! – голос пророка звенел, как набат. – Малограмотные и злонамеренные люди переврали и исказили слова Учителя. На самом деле все было совсем не так.
— Но как же Вы в таком случае можете знать, что Будда говорил на самом деле?
Пророк с жалостью посмотрел на тупицу, который не в состоянии понять столь простых вещей. Наконец, он соблаговолил ответить:
— Я лично разговаривал с Буддой. И лично разговаривал с Христом. Мне они свои учения излагали совсем по-другому!
Когда через некоторое время пророк выдохся, Вильям поведал мне, что за столиком хиппи он видел другого русского. Я удивился – не так часто встретишь в Непале одиночного путешественника из России, расплатился по счету и вышел.
Среди хиппи действительно был один новенький. Он сидел рядом с итальянским интеллектуалом, носящим греческое имя Димитрий. Новичок появился только утром, но уже выглядел полноправным членом этой компании, оживленно беседуя с лохматыми ветеранами хиповского движения. Едва прибыв в Катманду, он уже знал кучу самых дешевых и вкусных забегаловок, а также немало других мест, интересных любому бродяге. Одет он был в ярко-оранжевую куртку и штаны того же цвета, а на плече его болталась холщовая сумка, в которой помещался весь нехитрый скарб путешественника. Как выяснилось впоследствии, пару лет назад в Индии у него украли рюкзак с фотоаппаратом и прочими принадлежностями обычного туриста. Будучи философом, наш странник нимало не расстроился. Напротив, он окончательно осознал, что вещи ему не нужны, и продолжил путь налегке.
Мне он представился как Соулу. Подсев к компании хиппи, я рассмотрел его более пристально. Росту он был невысокого, коротко стрижен. Когда Соулу обращался к своим собеседникам, он всегда улыбался. Эту улыбку можно было бы счесть раздражающей, если б он пытался навязать кому-нибудь свое общество или свое мнение. Но самоутверждение и подобные ему милые глупости не были свойственны этому человеку. Он лишь поддерживал разговор и отвечал на вопросы – не слишком подробно, хотя было видно, что Соулу есть что рассказать.
Родился он в небольшом поселке под Тулой, закончил школу и тут же отправился путешествовать. Благодаря природной любознательности, отсутствие высшего образования с лихвой компенсировалось жизненным опытом, так что Соулу стал очень эрудированным человеком. Он путешествовал по востоку России, по множеству других стран, но особенно его притягивала Индия. В ней он проводил все больше времени. Конечно, иногда он возвращался в Россию, работал и зарабатывал неплохие деньги, но ветер странствий неуклонно гнал его прочь. Периоды обычной в понимании большинства жизни становились все короче, так что в последний раз он задержался в Москве лишь на пару месяцев, и было это более двух лет назад.
Соулу вела по миру одна страсть – стремление к правде. Он анализировал все – от научных достижений до религиозных доктрин, но всякую крупицу знания предпочитал проверять на собственном опыте. Так, изучая жизнь после жизни, он самостоятельно вводил себя в состояние клинической смерти посредством точно рассчитанной передозировки тяжелого наркотика. Узнав все, что ему требовалось, он оставил эти рискованные эксперименты, не приобретя ни малейшей наркотической зависимости.
С родственниками Соулу отношений не поддерживал. Несколько лет назад отец вспомнил о своем сыне и попросил поведать о своих приключениях. Но когда Соулу честно и подробно исполнил его просьбу, родитель был шокирован и пришел в неописуемый гнев. Не любящий конфликтов Соулу предпочел удалиться. Возможно, на этот раз навсегда.
— Жить – легко и смешно, — говорил он. – Каждый человек всегда знает, как правильно поступить. Но в силу ряда мнимых причин он выбирает неправильные решения. Если же всегда делать только то, что считаешь правильным, жизнь очень скоро и резко меняется к лучшему. Это так просто!
— Но что делать, если ты зашел в тупик или перед тобой два совершенно равноценных варианта развития событий?
— Это еще проще, — улыбается Соулу. – Отстранись и наблюдай за происходящим со стороны. Тогда ты заметишь, как безвыходная ситуация исправится сама собой, а остальные люди, словно послушные актеры, создадут для тебя новую возможность, на сей раз – единственно верную.
Я вспоминал свою жизнь и всякий раз убеждался, что Соулу прав. Эти два простых правила действовали четко, как закон всемирного тяготения. Главное – не идти на поводу у вечных и тупых “так заведено”, “так принято”, “каждый сверчок знай свой шесток”, а следовать внутреннему компасу, тому ветру, который несет тебя в нужном направлении, и в любом тупике отыщется потайная дверь.

Поздно вечером я простился с компанией хиппи и пошел в последнюю прогулку по городу. Муссонные дожди очистили небо от пыли, и над Катманду сверкали звезды. Несмотря на поздний час, то и дело на улицах со мной радостно здоровались друзья. Прекрасные девушки махали руками из окон кафешек, приглашая поужинать вместе с ними, бесшабашные австралийцы шли на ночную дискотеку, и я понял, что никогда в родной Москве мне не встретить столько близких по духу людей. Людей, путешествующих с легкими сумками или рюкзаками весом в двадцать килограммов по всему свету, но прежде всего – вглубь самих себя. Людей, по которым я буду скучать, пока однажды не вернусь сюда. Я твердо знаю, что даже спустя много лет тихий улыбчивый хозяин кафе, не говоря ни слова, приветливо кивнет, протянет мне по обыкновению свежую газету и пойдет готовить завтрак с неизменным свежим соком, словно я отлучался лишь на пару недель, в очередной короткий поход.
И вновь вспомнилась реакция Соулу, когда я сказал ему, что собираюсь осенью вернуться в Москву и снова несколько лет посвятить работе.
— Что ж, выбор всегда остается за тобой. Возвращайся и веди обычную жизнь… Если сможешь…
И он улыбнулся.