Пик Коммунизма / Горы Мира. Памир /

Автор: Виталий Гуревич, г.Тель-Авив

Странно, но когда меня после спуска с пика Корженевской спрашивали о впечатлениях от маршрута и от вершины, я не знал, что ответить. Да не было, пожалуй, никаких впечатлений, лишь обычное облегчение после выхода на вершину, да что-то вроде гордости потом: мол, еще и такое мне по плечу. И всё. Я не видел эту гору раньше, она привлекала меня не своей красотой или изяществом маршрута — я ничего не знал ни о том, ни о другом. Она нужна была мне как запись в послужном списке, как акклиматизация перед п. Коммунизма, как очередной семитысячник, как следующая ступень к красиво и гордо звучащему званию «снежного барса», которое теперь, после трех вершин и при подготовке к штурму четвертой, следовало принимать уже как реальную перспективу и вполне оформляющуюся возможность.

Теперь, если мне удастся взойти на п. Коммунизма, будущий сезон с почти железной необходимостью потребует поездки на Южный Иныльчек, к Победе. Чтобы довести до конца то, что было начато три года назад не вполне серьёзно, а как желание проверить свои ощущения во время настоящего высотного восхождения на Хан-Тенгри.

Ну что же, гора отпустила меня. Отпустила довольно легко, хотя я отнесся к ней почти равнодушно, как к техническому препятствию. Впервые я не оставил на ней ни частички своего сердца, а лишь с удовлетворением поставил галочку в спортивном блокноте. Время задуматься: а стоит ли эта галочка усилий — моральных, физических, финансовых, затрачиваемых на достижение вершины? Времени, потраченного на поездку? Удовольствия, полученного от нее?

Пик Корженевской с перемычки пиков Душанбе и Коммунизма

Примерно такие мысли обуревали меня через несколько дней после спуска с большой горы, на которую я потратил до странного мало времени (заслуга тут даже не моя — спасибо напарнику Володе из Латвии, который торопил часы и дни, исходя из своих соображений). Это было неделю назад. А сейчас я лежу в палатке, и альтиметр показывает, что вершина той самой горы находится выше меня то на пятьдесят, то на восемьдесят вертикальных метров. Точная цифра меня не интересует, смотреть на саму гору мне не то чтобы неинтересно…

Вершинная башня пика Коммунизма с перемычки

Простое перечисление действий, которые необходимо для этого предпринять, вызывает усталость и заставляет забыть о самой возможности пошевелиться. Вторая ночь на высоте семи километров заставляет отказаться и от более простых и приземленных желаний, чем подъем еще на 450 метров вверх. Теперь я знаю ответы на многие вопросы, но, как обычно случается в таких ситуациях, они мне неинтересны.

Уже второй день я не способен стопроцентно согреть ноги даже внутри палатки, не говоря уже о том, чтобы нормально функционировать за ее пределами. В дело вступают другие интересы: завтра мы спускаемся с горы, и я уже знаю, что этот спуск будет бегом наперегонки с морозом — с тем высотным холодом, который медленно убивает тебя по частям, по органам, медленно, но все же быстрее, чем ты способен сопротивляться. С холодом, против которого сейчас существует только одно надежное средство — быстро сбросить высоту и выйти из зоны смерти.

Снег в базовом лагере

А началось все, пожалуй, еще в лагере. Так удачно начавшийся сезон застопорился после спуска с п. Корженевской. Отдых растянулся на неделю, перетекая в разложение с неумеренным поглощением пищи и спиртного в столовой БЛ. Причиной тому была и погода, испортившаяся глобально, хотя и впервые за две недели со дня прилета в лагерь, и необходимость искать партнеров для восхождения — Володя решил, что не успевает в оставшееся ему время сделать попытку подъема и на вторую Гору. Оба эти фактора, комбинируясь, оттягивали выход, и только 13-го августа я и два мужика из Перми — Андрей и Вениамин — вышли наверх. Пермяков было, по большому счету, четверо, но несколько дней назад у второй двойки улетела палатка со снарягой, заброшенная на 5100, поэтому они, разумеется, выбывали из игры.

Начало подъема на гору – по этой косой полке

Мы вышли утром в первый ясный день после непогоды, за день поднялись на 5100 и заночевали там в гидовской палатке на последних камнях перед морем снега и льда, ожидавшим нас впереди.

Ночевки на 5100

На следующий день подтвердилось мое подозрение о скорости утренних сборов моих новых партнеров. Они были более чем неторопливыми, что мне, по большому счету, не мешало, но следовало принять во внимание.

Начало подъема с 5100

Несмотря на скорость сборов ходили мужики отнюдь не медленно, что предоставило мне множество возможностей снимать их «в движении».

Подход к ледопаду на 5400

Естественно, сзади. Четыре-пять наклонных перильных веревок по снежному склону (я все еще ими не пользовался, пытаясь решить про себя, брезгую ли ими или просто не считаю это необходимым) вывели нас на ночевки 5300.

Веня вылезает на ледопаде, не снимая рюкзака

Далее еще сто метров подъема привели к самому техническому месту маршрута, где на ледопаде было провешено 15 вертикальных метров, далее десять метров траверса и еще десять метров хитрого вылезания на нормальный склон.

Хитроумный выход с ледопада на склон на фоне ледника Траубе внизу

Дальше продолжалась опять тропа, пусть и с несколько более хитрыми изгибами, выводящими к палатке на 5800. Сразу над ней, под снежным наддувом, у мужиков была заброска. Была.

Местные галки расклевали все, что только можно было, и слопали всю продуктовую часть заброски. Остальное было небрежно разбросано по полке с разной степенью близости к краю пропасти. Самой счастливой оказалась кастрюля, стоявшая просто на честном слове (и без которой не знаю, что бы мы делали, поскольку безоговорочно рассчитывали на эту заброску). Слегка перекусив с горя и отдохнув, мы полезли дальше.

подъем с 5800

Все яснее становилось, что мужики серьезно собираются сегодня перевалить на Памирское плато через «груди» — высшую точка ребра Бородкина, напоминающую, как говорят, женские груди.

Верхняя часть ребра Бородкина – «груди»

Я лично этого сходства не заметил, и, слава Богу, поскольку, перевалив туда-сюда пару раз через эти самые «груди», легко можно стать женоненавистником. Где-то на шести тысячах у меня открылось то ли второе дыхание, то ли подействовала акклиматизация, но идти стало легче и быстрее.

Второе дыхание

К сожалению, это было последнее облегчение, поскольку солнце неумолимо закатывалось, вызывая в памяти неприятные (по меньшей мере) воспоминания разных лет о передвижении в кромешной тьме. Настроение испортилось, последние две веревки, ведущие на «груди», я прошел чуть ли не прыжками уже на одной злости. Солнце закатилось в 19:12, через 12 минут я был на гребне Памирского плато, которое встретило меня злым и постоянным ветром типа того, что так неприятно поразил меня в прошлом году на гребне пика Ленина.

Лагерь «на грудях»

Мы немедленно начали спуск на противоположную сторону и, тем не менее, измотанные донельзя, всё же заночевали на склоне, поставив палатку уже в полной темноте. Простая операция снятия кошек отняла (в темноте) не меньше получаса и потребовала вмешательства плоскогубцев.

Идется тяжело и медленно

Спать пошли чуть ли не за полночь, назавтра встали относительно рано, но собирались медленно и вышли только около девяти. Шлось тяжело и медленно.

После спуска на плато и начала подъема на пик Душанбе сразу стало ясно, что сегодня надо было отдыхать. Эта мысль не оставляла меня всю первую половину дня, и ощущение того, что мы делаем ошибку, крепло, хоть я еще и не думал о последствиях такой ошибки.

На плато у палатки гидов перед подъемом на пик Душанбе

После обеда немного полегчало, ритм выправился. Зато быстро начала портиться погода. Из-за горы летели облака, постепенно спускавшиеся и сгущавшиеся. Ветер усилился и стал пронизывающим, видимость упала до десяти-пятнадцати метров, стало мерзко и противно, не говоря уже о том, что мы находились на высоте шести километров, чем дальше — тем с большей добавкой.

Амбиции Вени, не раз высказывавшиеся им сегодня (добраться до перемычки на семи тысячах), казались все более несбыточными, и мы начали поиск площадки для ночлега. Бивуак разбили в районе высоты 6600, прямо на гребне.

Всю ночь ветер трепал высокую палатку, что не способствовало хорошему сну. Мне впервые было холодно в пуховом спальнике — накануне ноги сильно замерзли, поскольку весь день в снегу и в кошках, что, как известно, здоровью не способствует.

Наутро сборы были еще медленнее обычного, так как не прекращавшийся ветер постоянно напоминал, что ждет того, кто выйдет из палатки. Тем не менее, в конце концов, выходить пришлось, и ветер не обманул ожиданий, оказавшись именно таким, как от него ожидалось — собственно, таким же, как днем раньше.

Палатка была собрана, кошки затянуты, рюкзаки надеты и движение началось. Ветер стих буквально через пару минут, облаков поблизости не было, впереди вверху удивительно близко открылась перемычка пика Душанбе и Коммунизма — словом все начиналось просто замечательно. Через час подъема вдоль скал гребня нам встретились одесситы, совершившие первое восхождение в сезоне на Гору. Они произнесли в числе прочего насторожившую меня фразу о 5-6 часах работы до перемычки. Ведь вот же она, какие часы работы? Но время шло, нас снова заволокло облаком, скалы остались справа, и мы снова пошли тропить вверх по снежному склону.

Очередная встреча — испанцы, один из которых сделал восхождение в тот же день, что и одесситы, с Рустамом, руководителем гидов из Ташкента. Немного побеседовали с ними, но, увидев, как нетерпеливо переминается с ноги на ногу Рустам, отпустили их вниз.

Вскоре догнали двойку москвичей, которые решили возвращаться. Погода уже давно была поганая, и их легко было понять. Мы же продолжали траверсом подниматься на пик Душанбе, стараясь, как нас недавно инструктировали, оставлять саму вершинную шапку справа. Наконец так оно, кажется, и произошло. Мы вышли на перемычку, которая, однако, оказалась длиннее, чем думалось ранее.

«Лопата» пика Коммунизма без облаков

Между нами и невидимой уже в облаках снежной «лопатой» пика Коммунизма лежало неопределенное (мною — до сих пор неопределенное) количество снежных увалов, по гребням которых и лежал дальнейший путь. Время приближалось к пяти вечера, поэтому не без споров (Веня настаивал на том, чтобы идти дальше, но узкий гребень и почти полное отсутствие видимости делали такое решение очередным экстремальным приключением, к которому мы не были особо расположены) было принято решение ставить палатку здесь, после первого же увала, в относительно безветренном месте. Быстро выровняли место, точнее будет сказать — вырыли яму, опустили туда палатку и вскоре устроились.

Следующее утро отпечаталось в моей памяти нечетко. Помню, что Андрей собрался первым, мы с Веней возились дольше, и, когда вылезли надевать кошки, Андрей объявил, что ему нужно переобуть носки. Я чувствовал себя не лучшим образом, хотя сейчас затрудняюсь объяснить свое состояние подробнее. Так или иначе, я воспользовался вынужденным перерывом, нырнул в палатку и сожрал дневную дозу адаптогенов, которыми пользовался до сих пор только в исключительных случаях.

Первая попытка штурма, впереди Веня

Наконец мы двинулись, оставив Андрея догонять нас по окончании процедуры переобувания. Шлось медленно, я бы даже сказал, слабенько так. Каждый шаг давался с трудом. Не хотелось и думать о том, как при таких ощущениях будет работаться на «лопате».

Веня маячил в ста метрах впереди, дальше была только пелена облаков-тумана, налетевшего вскоре после выхода, стены не было видно вовсе. Вскоре очередной увал оборвался крутым спуском на 10-12 метров к палатке гидов. Посидев около нее, мы продолжили путь.

Пик Коммунизма заметает

Не прошло и часа с того момента, как мы покинули палатку, а к уже описанным неприятным ощущениям добавилось печально знакомое чувство онемения пальцев ног. Рановато для рабочего дня, который еще даже не начался. Окликнув Веню, я сообщил ему, что возвращаюсь, и повернул обратно. Подъем на те 10-12 метров по снежной колее от палатки гидов отнял у меня уйму сил и минут пятнадцать времени. Где-то там начало формироваться и крепнуть понимание того, что завтра я сюда уже не пойду, независимо от погодных условий и своего самочувствия.

Собственно с самочувствием все было ясно, я по опыту знал, что завтра лучше не станет. Встретив по пути Андрея, я объяснил ему ситуацию, пожелал удачи и вскоре ввалился в палатку. Началась замедленная жизнь. Не успел я разуться (каких-то сорок минут, не больше), как вернулись мужики, пришедшие к выводу, что при отсутствии видимости продолжать идти небезопасно — гребень временами сужается настолько, что можно запросто улететь с карнизом на ледник Гармо. Я уже отдал себе отчет в том, что со мной происходит, и сообщил Вене, что завтра с ними не пойду в любом случае.

После обеда к нам поднялась объединенная команда москвичей — четверо из МЭИ и двойка из МИФИ. Я не чувствовал желания даже выползти из палатки, чтобы поболтать с ними, ограничился тем, что передал Андрею термос с чаем, которым их и напоили. Ребята выстроили вокруг нас еще три палатки, остаток дня прошел… Как-то он прошел, но больше ничего интересного не случилось.

На следующий день для меня также произошло мало интересного. Я усиленно кутался в спальник, пока мужики собирались выходить. Вышли они около девяти часов, вернулись около шести вечера. За это время я успел один раз вылезти из палатки по естественной надобности, предусмотрительно захватив с собой фотоаппарат…

Кстати, посвященный человек поймет меня — это не такая простая операция. Ее детали обдумываются не один раз еще в палатке, внутри спальника. Сначала из спальника вынимают внутренние ботинки, затем стельки от них, положенные с вечера под спальник. Поскольку идти недалеко, вторыми носками можно пренебречь и надеть внутренние ботинки сразу на шерстяные «спальные» носки. Дальше движение стопорится, поскольку вчера, разувшись, я оставил внешние ботинки у порога, в тамбуре палатки, и теперь в них намело порядочно снега. Снег вычищается, насколько можно, ботинки надеваются — внутри палатки, конечно, где же еще, это тоже немалое физическое усилие — и все, теперь можно делать последнее движение: приведение самого себя в вертикальное состояние с одновременным пересечением границы палатки изнутри наружу.

Просто, да? Напоминаю, дело происходит на высоте семи километров после двух ночевок. О подробностях удовлетворения потребностей умолчу, хотя и это — довольно захватывающее действо само по себе.

Возвращаясь к фотоаппарату, скажу, что считаю это чертовски предусмотрительным действием со своей стороны, поскольку, во-первых, погода была ясная (и очень морозная — 10-12 снимков оказалось достаточно для пальцев рук, чтобы хорошо заиндеветь), а во-вторых, больше я в этот день из палатки выйти не собрался.

Панорама с перемычки

После этого каждое действие требовало многократного обдумывания и планирования (а, по большому счету, — откладывания). Поэтому процесс топления снега занял у меня несколько часов, а когда я решил часть воды вскипятить и приготовить себе чаю, то заново зажечь горелку оказалось невозможным — последние спички подло шипели и не загорались, а где была зажигалка Андрея, я не знал.

Тяжко

Так очень интересно прошел день, после пяти начали возвращаться москвичи, последними с некоторым разрывом пришли Андрей и Веня. Все взошли, Веня и один выходец из МЭИ закрыли этим восхождениями норму снежных барсов, по поводу чего палатки обменялись сиплыми «ура».

Следующий день я вполне обоснованно могу считать одним из самых тяжелых в своей жизни. По крайней мере, несколько первых часов спуска. Собирались, как всегда, медленно, ушла одна палатка москвичей, потом другая. Я почувствовал, что у меня деревенеют пальцы, как на руках, так и на ногах, и сказал, что пойду, а Веня с Андреем пусть догоняют.

Как это оказалось тяжело — ходить на семикилометровой высоте после почти трех суток, проведенных на этой высоте. После десятка шагов приходится останавливаться и пытаться отдышаться. Сначала колея идет по свежему снегу — по колено, временами проваливаясь по самое не хочу, вылезать из которого тоже не очень приятно и легко. Затем легкий подъем (подъем, еще и подъем!) траверсом по склону лика Душанбе, и, наконец, вниз, то по слежавшемуся плотному снегу, то по участкам рыхлого, где одинаково неудобно идти.

Один раз я задел кошкой за шнурок на бахилах и совершил кульбит, который сделал бы честь и специалисту по фристайлу. Уже через час, на месте нашей ночевки на склоне п. Душанбе, дышать стало легче, мысли обрели некоторую ясность. Одновременно стало ясно и другое — ни руки, ни ноги не оттаивают, и нужно бежать вниз, не задерживаясь.

Плато со склона пика Душанбе. На заднем плане подъем на «груди»

Я стрельнул у проходивших мимо МИФИйцев глоток чего-то темного (спасибо, Андрей), запил таблетку трентала — первую из многих, и пошел дальше. Спуск до плато занял 3-4 часа, там мы посидели немного, и пошли карабкаться на «груди», увлекаемые неутомимым Веней.

Подъем с плато на «груди» по пути вниз, в лагерь

Полтора-два часа лазания по снегу привели нас на нашу старую стоянку, где по пути наверх были оставлены обвязки и все железное снаряжение. Оно, разумеется, было полностью разбросано по всей полке, частично расклевано, частично засыпано снегом, хотя съедобного там не было ничего. В очередной раз недооцененные птицы показали, кто здесь настоящий хозяин.

Верхняя часть подъема на «груди»

Следующий день, 20 августа, стал последним в нашей восьмидневной эпопее. Встали поздно, когда последние люди с плато уже прошли мимо нас наверх, поднимаясь на пресловутые «груди».

Пик Корженевской с гребня ребра Бородкина. На слиянии ледников внизу – базовый лагерь

Со скуки и вчера и сегодня я считал шаги подъема. Вчера получилось 1147, сегодня 1120 до выхода на гребень, откуда с высоты 6300 внизу был виден базовый лагерь. То есть мы ночевали ровно на середине подъема.

На гребень мы вышли в 12:15, это мне пришлось определять уже по внутренним часам фотоаппарата, поскольку мои навороченные часы с альтиметром накануне в полдень показали высоту 8060 метров, время 18:01 и дату -1 января какого-то года, после чего посчитали свою задачу выполненной и совсем погасли. С этого момента для определения времени мне приходилось вынимать камеру и делать снимок.

Спусковая веревка на скалах

Дальше все пошло быстрее.

За три часа мы спустились до 5100, понаблюдали оттуда, как москвичей накрывает сухой лавиной и как они отделываются легким испугом, спустились по лохматым перильным веревкам, висящим на скалах вниз, на ледник, пересекли его по направлению к вертолетной площадке…

Андрей спускается к лагерю 5300

Короче говоря, дальше неинтересно. К ужину мы уже были в лагере.

Что еще? Врач в лагере, осмотрев меня, сказал, что да, прихватило немного и руки, и ноги, но нестрашно. Легче, чем пять лет назад на Алтае, с чем он меня и поздравляет. Прописал, что положено для расширения сосудов и отпустил с Богом. Жалеть я не жалею. Слава Богу, передо мной стоял ясный выбор, я знал и тогда, и сейчас, что случилось бы, пойди я на вершину. Я принял решение вернуться домой целым.

Еще не знаю, вернусь ли я на эту гору, но приобретенный дополнительный опыт вернул меня с небес на землю (в обоих смыслах), заставив вспомнить о том, что горы нужно уважать. Надеюсь, что теперь я способен правильно отвечать на вопросы такого рода, что задавал себе в базовом лагере после спуска с пика Корженевской. В конце концов, и то восхождение далось мне не бесплатно, вот только основная часть платы была взыскана только во время нашего затянувшегося похода на пик Коммунизма.